МОЁ ВОЕННОЕ ДЕТСТВО

Тамара Андреева («Школьный Вестник» № 4 — 6 за 2020 год)

МОЁ ВОЕННОЕ ДЕТСТВО

В детском доме

27 января 1944 года была снята блокада Ленинграда, но въезд в город был всё ещё запрещён. Если я не ошибаюсь, в марте разрешили въезд только по пропускам. Мы с мамой решили вернуться домой, покинули приютившую нас семью дяди Толи и, нагруженные съестными припасами, направились в город Калинин (ныне город Тверь), где находился Главный штаб партизанского движения Советского Союза. Нам выдали пропуска и билеты до Ленинграда.
Чем ближе мы подъезжали к городу, тем сильнее нас охватывало волнение: сохранился ли наш дом? Ведь нас никто не ждал.
От Московского вокзала до нашей Моховой улицы добирались пешком, часто преодолевая завалы от разбомблённых домов. На их местах, между уцелевшими зданиями, зияли дыры. Встречных прохожих попадалось мало.
Вот и наша Моховая! На углу церковь, где по преданию венчался Пётр Первый. Стоит! Напротив дом тоже уцелел, но перед ним путь преграждала груда камней. По проделанной людьми узкой щели мы пробрались дальше. Справа дома номер сорок не было, а напротив него — сорок первый, наш дом! Уцелел! Войдя во двор, мы поспешили найти окна нашей квартиры и не могли отвести глаз, из которых непроизвольно текли слёзы.
Поднявшись на третий этаж, позвонили в нашу квартиру.
— Кто там? — послышался женский голос.
— Откройте, пожалуйста! Мы здесь до войны жили.
— Теперь мы здесь живём. Уходите!
Мы стояли, окаменев. Оценив реальность, очень неуверенно позвонили ближним соседям. Дверь открылась, и нас заключили в объятия дядя Ваня и тётя Аня, муж и жена, чудом пережившие блокаду.
Дядя Ваня и тётя Аня засуетились, помогая нам раздеться, усаживая поближе к тёплой буржуйке. Только в одной комнате было тепло, где они и жили. Нас переполняли эмоции. Перебивая друг друга, мы пытались что-нибудь спросить или рассказать. Тётя Аня достала стеклянную банку, в которой была то ли крупа, то ли опилки, и хотела сварить кашу. Мы выложили на стол сало, сухари, сушёные грибы и яблоки, сушёную рыбу и баночку мёда. Я из своего тайника вытащила пять картофелин. У наших соседей глаза заблестели, глядя на это богатство.
Для нас на этом радости закончились. Жить негде. Продуктовые карточки нам не дали, так как в домовой книге мы числились умершими, хотя у мамы имелся паспорт, а у меня — свидетельство о рождении.
Меня направили в двадцать пятый детский дом, а мама жила у соседей. На работу принять её отказались. Она питалась привезёнными продуктами, экономя каждый сухарь, и ходила по судам, восстанавливая наши права.
В детском доме я встретила одну незрячую девочку — Зою и очень обрадовалась. Нас присоединили к группе сверстников, двенадцати-тринадцатилетних, но зрячие дети нас сторонились, хотя мы обе имели остаточное зрение. Шесть дней в неделю детдомовцы к девяти утра уходили в школу, дома оставались мы и несколько дошколят.
Первые дни мы рассказывали друг другу о себе. Зоя часть блокады прожила в Ленинграде. На её глазах умерли младшая сестрёнка, бабушка, соседи. Когда открыли Дорогу жизни через Ладогу, умирающих Зою с мамой отправили в тыл. Во время бомбёжки Зою взрывной волной отбросило, она осталась жива. Её вернули в город и поместили в детский дом. Свою маму она больше не видела, но говорила о ней как о живой и ждала.
Нам было скучно. Однажды мы решили придумать свой язык, чтобы мы могли разговаривать между собой и нас никто не понимал бы. Нам было неизвестно, что уже существуют искусственные языки — эсперанто, волапюк и другие.
К созданию нашего языка мы подошли просто: чтобы разделить алфавит на две равные половины, мы выбросили твёрдый знак, второю половину алфавита поставили на место первой и стали конструировать слова и простые фразы. Все операции проводили в уме, а всё держать в голове было трудно. Зато дообеденные часы пролетали незаметно. Когда кто-нибудь слышал нашу беседу, от удивления держался подальше от нас.
В детдом по одному и группами прибывали незрячие дети. Некоторых подбирали на улицах, других привозили из госпиталей, где они лечились после ранений, но вернуть им зрение не удавалось. Поступила шестилетняя девочка. Её звали Вера. Она была не только полностью слепая, но и с ампутированной левой ручкой.
Была создана отдельная группа незрячих. Нам выделили несколько комнат и начали обучать. Одна учительница одновременно обучала первоклассников и второклассников. Другая преподавала ученикам третьего и четвёртого классов. В основном обучение проходило в устной форме, что активизировало процесс запоминания. Мне, надеюсь, и другим это помогло в математике и в запоминании исторических дат.
В столовой нам предоставили отдельный стол. Нас было уже тридцать семь человек в возрасте от шести до пятнадцати лет.
Под руководством воспитательницы и двух учительниц мы сами накрывали стол к завтраку, обеду и ужину, назначая дежурных из ребят, кто имел остаточное зрение. Каждому ребёнку полагалось в день 400 граммов хлеба. Паёк делили на три равные части. Буханки хлеба разрезали на порции, каждую взвешивали отдельно. Если вес ломтя был меньше нормы, клали сверху довески. Эти довески хлеба доставляли нам много неприятностей. Некоторые зрячие дети, проходя мимо нашего стола, воровали довески и тут же их съедали. Никакие просьбы, взывания к совести, даже драки не помогали.
Над нами шефствовала одна из воинских частей, и шефы нашему детдому высылали сладости, фрукты, орехи. Эти лакомства мы раздавали своим прямо в руки каждому. В нашей группе воровства не было до тех пор, пока не появился пятнадцатилетний Ваня. Его подобрали в развалинах дома. В лохмотьях, грязного, с длинными нечёсаными и вшивыми волосами, блестевшими, словно намазанными маслом.
Он был замкнут в себе, не шёл на контакты со сверстниками, путал свою фамилию. Остаточное зрение помогало ему хорошо ориентироваться.  С его появлением у нас начали пропадать печенье, конфеты, мандарины и другое. На собрании группы мы высказали ему наше возмущение. Он молча выслушал и даже не счёл нужным оправдываться. Тогда мы все свои сокровища стали прятать в шкаф под замок.
В группе сложились добрые отношения: всех объединяли общее горе и неизвестность будущего. Никто ничего не знал о своих родителях. Но каждый надеялся, что наступит день и папа с мамой или хотя бы кто-нибудь один придёт и увезёт домой.
Мы выбрали старосту группы. Он отвечал за ключ от нашего «сейфа», составлял списки дежурных по столовой и ответственных за порядок в наших комнатах. Староста так рьяно и добросовестно защищал интересы слепых, отгоняя воришек от стола в столовой, что зрячие прозвали его «Атаманом слепых».
Девочки помогали шестилетней Верочке раздеваться и одеваться, учили ориентироваться в помещении. Она старалась научиться делать всё одной правой рукой. Забегая вперёд, скажу, что Вера закончила школу слепых с золотой медалью, о дальнейшей её судьбе мне неизвестно.
На уроках нам много читали. С нами заучивали стихотворения, басни, короткие юмористические рассказы. После уроков мы собирались группками и пели песни. Кто-то предложил дать концерт для зрячих воспитанников и работников детского дома. Когда мы вынесли это предложение на собрание группы, услышали возражение: «Зрячие нас обижают, за людей не считают. Они не придут».
 — А мы должны их убедить, что мы такие же люди, как они. Только нам труднее жить, — возражали остальные.
Закипела работа. Желающих оказалось много, даже пришлось устроить конкурс. На первом этаже находился зал, где стояло сильно расстроенное пианино. Одна из наших учительниц имела музыкальное образование. Ей удалось немного настроить инструмент. В группе оказались музыкально способные дети с хорошими голосами. Мы даже создали ансамбль.
Пригласили всех детей и работников детского дома. Зрители приходили со своими воспитателями. Этот концерт для нас имел огромное значение: мы должны доказать, что, несмотря на отсутствие зрения, мы можем совершать то, что и со зрением не каждый может. Верочка впервые в жизни выступала со сцены, продекламировав детское стихотворение. В зале было тихо, только кто-то вздохнул, кто-то из взрослых вытер слезу.
Сначала были робкие аплодисменты, затем мы почувствовали реакцию зала. Когда запел наш ансамбль и мы предложили петь вместе с нами, в зале стало совсем тепло.
В эту ночь мы долго не могли уснуть. В спальнях мальчиков и девочек обсуждали каждый номер, не жалея критических замечаний. Мы почувствовали перемену в отношении к нам. Довески хлеба исчезать стали реже.
У нас возникла новая идея — поставить спектакль. Наши учительницы написали сценарий по повести Аркадия Гайдара «Тимур и его команда». Желающих участвовать набралось столько, что не хватило ролей. Пришлось вводить новых героев и создавать массовые сцены. К нашему удивлению на все репетиции приходил Ваня. Мы долго колебались, но наконец решили его спросить:
— Ты хотел бы участвовать в спектакле?
— А можно? — был вопрос.
Роль Квакина исполнял мальчик, который не мог сыграть отпетого хулигана, с которым боролась команда Тимура. Попробовали Ваню на эту роль и удивились: он ожил на наших глазах, да так убедительно исполнил законченного хулигана, что привёл в полный восторг и нас, и зрителей.
Я исполняла роль Жени. Накануне у меня поднялась температура, дублёрши не было. Срывать спектакль было нельзя. Я сыграла свою роль, а после спектакля меня уложили в постель с воспалением лёгких.
Теперь довески хлеба больше никто не воровал. Некоторые дети даже приходили на наш этаж. Я подружилась с девочкой Олей. Спустя много лет мы встретились на улице и вспомнили наш детский дом. Оказалось, после войны мама нашла Олю, а её отец погиб.
Наступил 1945 год. На новогодний праздник шефы прислали нам подарки. Каждый находил что-нибудь для себя неожиданное. Слышались возгласы:
— Ой! Посмотрите, что мне подарил Дед Мороз!
Нам даже привезли небольшую ёлку. Игрушек было мало, но они были сделаны руками ребят. Концерт возле ёлки был общий: все выступали, кто хотел. Роль Деда Мороза исполнял Ваня. К этому времени он вырос и возмужал. В зимние каникулы многие часы мы проводили в расположенном рядом парке. Играли в снежки, лепили из снега фигуры. После каникул прилежно учились. Каждый день воспитатели нам читали газеты, откуда мы узнавали об успехах Красной армии. Мы с нетерпением ждали этот самый важный день, и он наступил.
Ночью девятого мая нас разбудил крик воспитательницы. Перепуганные дети высыпали в коридоры на обоих этажах, спрашивая друг друга, что случилось. По коридорам разносилось только два слова: «Войне конец!» Когда все осознали эту радость, по всему зданию раскатилось «Ура! Победа!». Девочки в ночных рубашках, мальчики в трусах и все босиком носились по зданию, прыгали, хлопали в ладоши. Нас никто не сдерживал…
Утром девятого мая мама увезла меня домой, в нашу квартиру, которую суд вернул нам. Мама работала, разгребая завалы у Смольного, получала рабочую карточку. День был солнечный, и все люди вышли на улицы. По Литейному проспекту медленно двигались танки, пушки, другая военная техника и открытые грузовики, полные солдат, приветствующих людей, стоявших по обеим сторонам проспекта, — женщин, детей, стариков, которым они принесли мирную жизнь.
Люди подносили военным питьевую воду, чтобы утолить жажду. Двое мужчин водрузили ящик с мороженым на один из грузовиков. И солдаты с благодарностью приняли дар. Продавщица, улыбаясь, помахала им платком.
В августе вернулись из эвакуации дети нашей школы слепых и наша группа перешла в родные стены.
Жизнь продолжалась.

Наказание за голос

После войны ленинградцы получали продуктовые карточки, по которым каждому жителю полагалось равное количество продуктов в зависимости от категории карточки — иждивенческой или рабочей. От голода уже никто не умирал, но истощённый организм не мог быть удовлетворён полностью тем количеством продуктов, что продавались по карточкам. Поэтому люди искали способы, как пополнить свои продуктовые запасы. По карточкам на месяц продавали одну бутылку водки и папиросы. Непьющие и некурящие несли их на рынок, а на вырученные от продажи деньги покупали нужные для себя товары.
Весной 1946 года папа привёз из деревни несколько цыплят. Эти пушистые комочки с красными клювиками принесли в наш дом полное осознание, что войны действительно больше нет. Папа сделал для них клетку и закрепил её за кухонным окном. Их щебет так нравился нам, что теперь мы предпочитали обедать на кухне.
Наши новые жильцы быстро росли при заботливом уходе и хорошем питании. Но количество курочек раз за разом уменьшалось. Единственный петушок взрослел и превратился в красавца с изумительным голосом. Наш Петя принадлежал к породе самых голосистых петухов России. Своё «ку-ка-ре-ку» он так искусно и звонко распевал, что мы величали его «наш соловей».
Его пение днём проходило в наше отсутствие, а ночные концерты доставались нам. У Пети была ещё одна особенность: он пел точно в полночь, в три и в шесть часов утра, словно внутри у него работал часовой механизм.
Только заснёшь, а тут Петя кричит: «Хватит спать! Жизнь коротка!» В три часа петух разбудит: «Нечего пустые сны смотреть! Лучше книжку почитай!» В шесть снова будит: «Вставай! Пора работать! Страну из руин поднимать надо!»
Окна нашей квартиры выходили во двор, поэтому «концертный зал» был огромный — звонкий голос Пети был слышен в каждой квартире.
Нас начали посещать разгневанные соседи с требованиями избавиться от петуха. Один даже предложил большую сумму за него. Тогда мы убрали подвешенную за окном клетку и выпустили петуха гулять по всей квартире, а на ночь плотно закрывали все окна. Под ночные концерты мы уже привыкли спать.
Петух мужал, постоянные репетиции усовершенствовали исполнительское мастерство артиста. Кроме того, наш Петя ещё и подрабатывал: на полу квартиры теперь нигде не валялось ни крошки, ни зёрнышка.
Однажды к нам пожаловал милиционер, которого вызвали соседи. Петя тоже вышел встретить гостя. Разглядывая петуха, милиционер сказал:
— Такой курятины хватит на несколько дней. Съешьте его поскорее, да и дело с концом!
В это время петух, приняв сценическую позу, запел. Представитель власти от неожиданности отпрыгнул назад.
— Вот вам квитанция. Заплатите штраф за нарушение общественного порядка… Да ну вас всех!.. — И ушёл, не попрощавшись.
Штраф мы заплатили, а что делать, решить не могли. Речи не было о том, чтобы съесть великого певца редкой певчей породы. Жильцы дома, встречая нас, ругались, угрожали подать на нас в суд.
В одно из воскресений мы посадили Петю в сумку, молча посидели перед дорогой и  поехали за город. Вышли на какой-то остановке, зашли в первый дом и спросили:
— У вас есть куры?
— Есть, но мы не продаём. А вот яйца можете купить.
— Спасибо. Вот, возьмите. Теперь у вас яиц будет ещё больше. Он ещё и артист: он очень хорошо поёт.
— Какой красавец! Мы можем заплатить вам свежими яйцами.
— Спасибо. Только одна просьба у нас: не убивайте его. Это наш подарок вам.
— Вы же из Ленинграда, возьмите свежих яиц. Мы тоже дарим их вам.
Квартира без Пети опустела. Следующим вечером к нам пришёл расстроенный сосед:
— Что случилось с вашим петухом? Был всегда такой пунктуальный, а сегодня в шесть часов не разбудил меня, и я опоздал на работу. Моего соседа куда-то увезли за опоздание!
После войны по указу Сталина за опоздание на работу могли посадить в тюрьму. Какое наказание получили опоздавшие на работу соседи, нам неизвестно.
Нашего Петю мы больше не видели, но надеюсь, он благополучно дожил до глубокой старости, ухаживая за курочками и услаждая окрестных жителей великолепным голосом.
Вскоре мы нашли альтернативное решение дополнительного пополнения продуктовых запасов: в клетке за кухонным окном поселились несколько кроликов. С этими молчаливыми животными проблем, бывших прежде, у нас не было. Зато появились другие, но это уже иная история.