НА ПОЭТИЧЕСКОЙ ВОЛНЕ (ШВ №2 за 2022 год)

НА ПОЭТИЧЕСКОЙ ВОЛНЕ («Школьный Вестник №2 за 2022 год)

Александр Гахов

ЧУДЕСА СТАРОГО НОВОГО ГОДА

Я маленького хомлина
Увидел, словно сон.
Поверье мне припомнилось:
Добро приносит он.
Забавный гномик-лапочка 
Средь жёлтых фонарей
Сидел в нарядной шапочке 
На жёрдочке своей.

В делах янтарных смолоду,
Не покладая рук,
Ночной хозяин города
Проводит свой досуг.
Сейчас, в безлюдном городе,
Он мастерит не зря,
Улыбку спрятав в бороду,
Колье из янтаря. 

Кому оно достанется,
Не знает даже он.
Куплю колье красавице,
В которую влюблён.
Огнём янтарным, ласковым
Её среди снегов
Согреет в ночь ненастную
Безгрешная любовь.

Любуюсь… Серьги с брошками — 
Мир сказочных чудес!
Инклюзы — мушки с блошками
Танцуют полонез.
Я улыбнулся гномику,
Он хитро подмигнул.
Я сделал брови домиком — 
Виденье ветер сдул.

Я ЗАВЁЛ СЕБЕ КОТА

Я завёл себе кота 
Восхитительной окраски!
Смотрит хищник, сузив глазки,
И в квартире, словно в сказке, 
Поселилась суета.
В жизни не познав утрат,
Ходит он тигрёнком бравым.
Для него вся жизнь — забава,
Для меня — сплошной театр.

Наберём с котом чернил — 
Сочинять стихи с ним будем.
Он порою вспомнить любит
Золотую цепь на дубе,
По которой дед ходил…
По природе — Цицерон!
Философствует как может.
Иногда меня тревожит, 
Нарушая сладкий сон. 

Казус в вязкой тишине:
Разум мой почти на грани!
Словно Сфинкс, застыв в нирване,
Кот с улыбкой, на диване,
Задаёт загадку мне: 
«Утром он на четырёх.
В полдень — две ноги в подмогу, 
Чтоб осилить смог дорогу.
Встретит вечер он на трёх». 

Я беру на душу грех,
Говорю коту, помедлив:
«Не по разуму мне бредни».
Он взглянул, как проповедник, 
И промолвил: «Человек!»
Потянулся. Хвост дугой,
И закрыл с усмешкой книгу — 
Мол, пора на кухню двигать
Проторённою тропой.

 

ЯКОВ ПОЛОНСКИЙ

1819 — 1898

Имя русского поэта Якова Полонского чаще всего вспоминают, когда речь заходит об авторах так называемого «второго ряда». Действительно, Полонский не из тех поэтов, которые «глаголом жгли сердца людей», становились кумирами поколений или выразителями идей общественных движений, но без его негромкой лиры русская поэзия не была бы столь многогранной и многоцветной. Он стал одним из главных поэтов непоэтического времени, которое последовало после гибели Лермонтова. Властителями дум считались тогда прозаики, принадлежавшие к сложившейся к 1840-м годам натуральной школе, при том что в это время в литературных журналах отнюдь не было недостатка в лирике: уже выступили в печати поэты совсем ещё молодого поколения — Некрасов, Фет, Полонский, Ап. Григорьев, Майков, А. Толстой, Мей и другие. И всё же почти до середины 1850-х годов лирика для читателя как бы перестала существовать. 
Творчество Якова Полонского охватывает во времени целую эпоху российской словесности. Первые стихотворные опыты начинающего поэта заслужили похвалу В.А. Жуковского, а последние произведения были созданы на заре русского символизма. Поэтическое имя Полонского было ещё живым, когда в литературу начал входить Блок, который назвал Полонского одним из своих великих учителей.
Яков Петрович Полонский родился в 1819 году в Рязани, он был старшим ребёнком в многодетной семье. Его отец происходил из обедневшего дворянского рода, состояния не имел и служил чиновником в канцелярии городского генерал-губернатора. Мать принадлежала старинному дворянскому роду, богатство и слава которого остались в далёком прошлом. Она была женщиной образованной, любила читать и следила за всеми литературными новинками. 
Маленький Яша поначалу получал домашнее образование под чутким присмотром матери. Когда мальчику исполнилось тринадцать лет, мать скончалась. Детей забрали к себе родственники, для их хорошего домашнего образования они средств не имели, и Якова определили в рязанскую мужскую гимназию. Именно там он увлёкся литературой. В то время на пике славы были Пушкин и Бенедиктов. Юноша Полонский зачитывался их стихами и сам понемногу начал сочинять. Стихи были ещё подражательные, ученические, но преподаватели поощряли его, отмечая, что юный гимназист обладает явным поэтическим талантом и проявляет в этом отличные способности.
В 1837 году гимназию посетил цесаревич Александр Николаевич, будущий император Александр II. Поэт позже вспоминал об этом событии: «Директор Семёнов позвал меня и поручил мне написать стихи, так чтобы один куплет можно было проговорить изустно, а другой пропеть на голос „Боже, Царя храни!”. Я охотно взялся за это дело и порядочно над этими стихами помучился».
Вечером в доме директора гимназии Полонского ожидала заслуженная награда за стихи. «И вот, вижу я, выходит ко мне высокий, полный, несколько сутулый, мне совершенно незнакомый господин… Этот господин был Василий Андреевич Жуковский. Он сказал мне, что стихи мои ему очень понравились, что наследник благодарит меня и жалует меня золотыми часами… На другой день отъезда наследника-цесаревича в актовом зале новой гимназии была прочтена какая-то бумага с упоминанием моей фамилии и затем мне был вручён футляр с небольшими золотыми часами, покрытыми эмалированными цветами, по большей части незабудками», — вспоминал Я П. Полонский.
В 1838 году Яков поступил в Московский университет. Он стал студентом юридического факультета, но по-прежнему писал стихи, принимал участие в университетском альманахе «Подземные ключи». Во времена учёбы Яков особенно сблизился с Николаем Орловым, сыном генерал-майора, участника Наполеоновских войн М.Ф. Орлова. В их доме собирались известные представители науки, искусства и культуры того времени. С некоторыми из них Полонский завёл настоящую долгую дружбу — актёром М. Щепкиным, поэтами Ап. Григорьевым и А. Фетом, философом П. Чаадаевым, писателями М. Погодиным, А. Писемским, И. Тургеневым, дружба с которым продолжалась всю оставшуюся жизнь. На вечерах в доме Орловых Яков читал свои произведения. Новые друзья помогали ему с их публикацией. В 1840 году стихи Я. Полонского были напечатаны и не где-нибудь, а в «Отечественных записках», самом авторитетном художественном журнале того времени. Литературные критики, в том числе и Белинский, высоко оценили первые стихи молодого поэта. 
Несмотря на широкий круг общения и разнообразие интересов, жизнь студента Полонского была сложной — он был беден. Только помощь бабушки спасала его от полной нищеты. Он считал себя «богачом, если у него в кармане заводился двугривенный». Тратил он его в кондитерской, где можно было за чашкой кофе читать лучшие газеты и журналы. После смерти бабушки начались скитания по меблированным комнатам и грошовые уроки.
В 1844 году с помощью друзей выходит первая книга стихов Якова Полонского «Гаммы», замеченная «Отечественными записками»: «Полонский обладает в некоторой степени тем, что можно назвать чистым элементом поэзии и без чего никакие умные и глубокие мысли, никакая учёность не сделают человека поэтом». Однако этот успех никак не повлиял на материальное положение Полонского. В этом же году, окончив университет, он уехал в Одессу. Ему представился шанс поступить на службу в таможенное ведомство. Жалованье было скромным, снова приходилось давать частные уроки.
Полонский стал в Одессе заметной фигурой среди местных литераторов, верных пушкинской поэтической традиции. В 1846 году, снова при поддержке друзей, в Одессе выходит вторая книга Полонского — «Стихотворения 1845 г.». Белинский оценил её уже отрицательно, не увидев за «внешним талантом» глубокого содержания. Впечатления одесской жизни позже легли в основу автобиографического романа Полонского «Дешёвый город».
В 1846 году Полонский переехал в Тифлис. Одесский генерал-губернатор М.С. Воронцов получил новое назначение — он стал наместником Кавказа, и многие чиновники, пожелавшие служить в Тифлисе, отправились вслед за Воронцовым, в их числе и Полонский. В Тифлисе он поступил на службу в канцелярию наместника и в редакцию журнала «Закавказский вестник», в котором начал печатать свои очерки. За годы жизни в Тифлисе Полонский создал немало прекрасных стихотворений о Кавказе, составивших сборник «Сазандар»*, вышедший в конце 1849 года в Тифлисе. Конечно, о Грузии писали и до него, сразу вспоминаются строки Пушкина и Лермонтова. Но именно Полонский первым из русских поэтов досконально узнал и полюбил этот край.
1850-е годы приносят Полонскому некоторый успех. В 1851 году Полонский приезжает в Петербург. На его сборник 1855 года с похвалой отозвался Некрасов. Полонский становится постоянным сотрудником «Современника». Увы, успех этот был недолгим, его сменила полоса невнимания и непризнания. Журналы определённых направлений печатают его неохотно. Его стихи отвергают по разным мотивам и западники, и славянофилы. В 1869 году он жалуется в письме к Тургеневу: «За участие в „Литературной библиотеке” я изгнан Некрасовым из „Отечественных записок”». Уже под конец жизни, объясняя в письме к Чехову, почему он печатался «в разных „Иллюстрациях”», Полонский пишет: «Наши журналы тогда только благоволят к нам, когда считают нас своими, а я всю свою жизнь был ничей, для того чтобы принадлежать всем, кому я понадоблюсь, а не кому-нибудь».
Гонорары за литературный труд не могли обеспечить жизнь поэта, и он вынужден стать домашним учителем сына гражданского губернатора Санкт-Петербурга Смирнова. В 1857 году Смирновы, а вместе с ними и Полонский едут за границу. Жизнь в Баден-Бадене у Смирновых тяготила поэта, он расстаётся с ними и путешествует по городам Европы, посещает Рим, Неаполь, Париж, где общается со многими русскими и зарубежными деятелями культуры.
В 1858 году в Париже Полонский знакомится с восемнадцатилетней дочерью псаломщика при русской православной церкви Еленой Устюжской, которая вскоре стала его женой. В этом же году молодожёны переезжают в Петербург. Однако счастье поэта было недолгим: в январе 1860 года умирает его шестимесячный сын, а спустя полгода умирает от скоротечной чахотки горячо любимая жена. Незадолго до этого сам Полонский сильно повредил ногу, после чего уже не мог обходиться без костылей.
В тяжёлый для поэта 1860 год у него вышла книга стихотворений «Оттиски», благосклонно принятая публикой и критикой. В последующие годы он продолжает печатать в журналах поэзию и прозу. В 1863 году Полонский был утверждён в должности младшего цензора Комитета иностранной цензуры, где служил до 1896 года, к концу жизни став членом Совета Главного управления по делам печати. Работал он по большей части дома, просматривая французские, английские, итальянские книги и журналы.
Долгие годы Полонский не мог оправиться от потери жены и сына, спасало только творчество. Но счастье улыбнулось ему ещё раз. В 1866 году он женился на Жозефине Рюльман, очаровавшей его не столько красотой, сколько умом и скромностью, отличавшими её от большинства столичных дам. В этом браке родилось трое детей. Служба в Комитете иностранной цензуры тяготила Полонского, но иного способа заработать средства на содержание семьи не было.
В 1860 — 1870-е годы Полонский публикует в периодических изданиях новые произведения, работает над поэмами и романами, издаёт стихотворные сборники и наконец находит своего благодарного читателя. Суть творчества поэта образно передал в нескольких фразах исследователь его жизни и творчества А.Н. Потапов: «Широкую известность поэту принесли его лирические стихотворения — на редкость гармоничные, образные, соединяющие в себе реалистическое и фантастическое. Лирика Полонского — это поэзия, полная грёз, тайн и загадок, смутных видений и ярких творческих озарений. Стихи Полонского напевны и музыкальны». Отсюда — любовь русских композиторов к творчеству Полонского. По подсчётам А.Н. Потапова, стихи Полонского послужили основой приблизительно для 130 музыкальных произведений. Среди них — знаменитые романсы «Мой костёр в тумане светит», «Затворница», «Узница».
18 октября 1898 года после продолжительной болезни Я.П. Полонский скончался. Его похоронили в Рязанской губернии в Успенском монастыре. В 1958 году останки поэта перезахоронили на территории Рязанского кремля.

***
Писатель, — если только он
Волна, а океан — Россия,
Не может быть не возмущён,
Когда возмущена стихия.
Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражён,
Когда поражена свобода.

***
Блажен озлобленный поэт,
Будь он хоть нравственный калека,
Ему венцы, ему привет
Детей озлобленного века.

Он как титан колеблет тьму,
Ища то выхода, то света,
Не людям верит он — уму —
И от богов не ждёт ответа.

Своим пророческим стихом
Тревожа сон мужей солидных,
Он сам страдает под ярмом
Противоречий очевидных.

Всем пылом сердца своего
Любя, он маски не выносит
И покупного ничего
В замену счастия не просит.

Яд в глубине его страстей,
Спасенье — в силе отрицанья,
В любви — зародыши идей,
В идеях — выход из страданья.

Невольный крик его — наш крик.
Его пороки — наши, наши!
Он с нами пьёт из общей чаши,
Как мы отравлен — и велик.

ДОРОГА

Глухая степь — дорога далека,
Вокруг меня волнует ветер поле,
Вдали туман — мне грустно поневоле,
И тайная берёт меня тоска.

Как кони ни бегут — мне кажется, лениво
Они бегут. В глазах одно и то ж — 
Всё степь да степь, за нивой снова нива.
— Зачем, ямщик, ты песни не поёшь?

И мне в ответ ямщик мой бородатый:
— Про чёрный день мы песню бережём.
— Чему ж ты рад? — Недалеко до хаты — 
Знакомый шест мелькает за бугром.

И вижу я: навстречу деревушка,
Соломой крыт стоит крестьянский двор,
Стоят скирды. — Знакомая лачужка,
Жива ль она, здорова ли с тех пор?

Вот крытый двор. Покой, привет и ужин
Найдёт ямщик под кровлею своей.
А я устал — покой давно мне нужен;
Но нет его… Меняют лошадей.

Ну-ну, живей! Долга моя дорога — 
Сырая ночь — ни хаты, ни огня — 
Ямщик поёт — в душе опять тревога — 
Про чёрный день нет песни у меня.

ПЕСНЯ ЦЫГАНКИ

Мой костёр в тумане светит;
Искры гаснут на лету…
Ночью нас никто не встретит;
Мы простимся на мосту.
Ночь пройдёт — и спозаранок
В степь, далёко, милый мой,
Я уйду с толпой цыганок
За кибиткой кочевой.
На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни:
Как концы её, с тобою
Мы сходились в эти дни.
Кто-то мне судьбу предскажет?
Кто-то завтра, сокол мой,
На груди моей развяжет
Узел, стянутый тобой?
Вспоминай, коли другая,
Друга милого любя,
Будет песни петь, играя
На коленях у тебя!
Мой костёр в тумане светит;
Искры гаснут на лету…
Ночью нас никто не встретит;
Мы простимся на мосту.

ЗАТВОРНИЦА

В одной знакомой улице — 
Я помню старый дом,
С высокой, тёмной лестницей,
С завешенным окном.
Там огонёк, как звёздочка,
До полночи светил,
И ветер занавескою
Тихонько шевелил.
Никто не знал, какая там
Затворница жила,
Какая сила тайная
Меня туда влекла,
И что за чудо-девушка
В заветный час ночной
Меня встречала, бледная,
С распущенной косой.
Какие речи детские
Она твердила мне:
О жизни неизведанной,
О дальней стороне.
Как не по-детски пламенно,
Прильнув к устам моим,
Она, дрожа, шептала мне:
«Послушай, убежим!
Мы будем птицы вольные — 
Забудем гордый свет…
Где нет людей прощающих,
Туда возврата нет…»
И тихо слёзы капали — 
И поцелуй звучал — 
И ветер занавескою
Тревожно колыхал.
Зимний путь
Ночь холодная мутно глядит
Под рогожу кибитки моей.
Под полозьями поле скрипит,
Под дугой колокольчик гремит,
А ямщик погоняет коней.
За горами, лесами, в дыму облаков
Светит пасмурный призрак луны.
Вой протяжный голодных волков
Раздаётся в тумане дремучих лесов.  
Мне мерещатся странные сны.
Мне всё чудится: будто скамейка стоит,
На скамейке старуха сидит,
До полуночи пряжу прядёт,
Мне любимые сказки мои говорит,
Колыбельные песни поёт.
И я вижу во сне, как на волке верхом
Еду я по тропинке лесной
Воевать с чародеем-царём
В ту страну, где царевна сидит под замком,
Изнывая за крепкой стеной.
Там стеклянный дворец окружают сады,
Там жар-птицы поют по ночам
И клюют золотые плоды,
Там журчит ключ живой и ключ мёртвой воды — 
И не веришь и веришь очам.
А холодная ночь так же мутно глядит
Под рогожу кибитки моей,
Под полозьями поле скрипит,
Под дугой колокольчик гремит,
И ямщик погоняет коней.

КАЧКА В БУРЮ
              Посв. М. Л. Михайлову

Гром и шум. Корабль качает;
Море темное кипит;
Ветер парус обрывает
И в снастях свистит.

Помрачился свод небесный,
И, вверяясь кораблю,
Я дремлю в каюте тесной...
Закачало — сплю.

Вижу я во сне: качает
Няня колыбель мою
И тихонько напевает —
«Баюшки-баю!»

Свет лампады на подушках;
На гардинах свет луны...
О каких-то все игрушках
Золотые сны.

Просыпаюсь... Что случилось?
Что такое? Новый шквал? —
“Плохо — стеньга обломилась,
Рулевой упал”.

Что же делать? что могу я?
И, вверяясь кораблю,
Вновь я лег и вновь дремлю я...
Закачало — сплю.

Снится мне: я свеж и молод,
Я влюблен, мечты кипят...
От зари роскошный холод
Проникает в сад.
Скоро ночь — темнеют ели...
Слышу ласково-живой,
Тихий лепет: “На качели
Сядем, милый мой!”

Стан ее полувоздушный
Обвила моя рука,
И качается послушно
Зыбкая доска...

Просыпаюсь... Что случилось? —
“Руль оторван; через нос
Вдоль волна перекатилась,
Унесен матрос!”

Что же делать? Будь что будет!
В руки бога отдаюсь:
Если смерть меня разбудит —
Я не здесь проснусь.

***
Моя судьба, старуха, нянька злая,
И безобразная, и глупая, за мной
Следит весь день и, под руку толкая,
Надоедает мне своею болтовней.
Когда-то в карты мне она гадала
И мне сулила много светлых дней;
Я, как ребёнок, верил ей сначала,
Доверчив был и уживался с ней.
То штопая, то делая заплаты,
Она не раз при мне ворчала на беду:
«Вот погоди! как будем мы богаты,
Я от тебя сама уйду…»
А между тем несутся дни и годы —
Старуха все ещё в моем углу ворчит,
Во всё мешается, хлопочет и, свободы
Лишая разум, сердце злит.
И жизнь моя, невольно, как-то странно
Слилась с её житьём-бытьём,
И где бы ни был я, один ли — беспрестанно
Мне кажется: мы с ней вдвоём.
Проснусь ли я душою, озарённый
Внезапной мыслию иль новой красотой,
Плаксивое лицо старухи раздражённой
Как жёлтое пятно мелькает предо мной.
Хочу любить… «Нет — говорит, — не вправе,
Не смеешь ты, не должен ты любить».
Уединясь, мечтаю ли о славе,
Она, как мальчика, придёт меня дразнить.
И болен я — и нет мне сил подняться,
И слышу я: старуха, головой
Качая, говорит, что вряд ли мне дождаться
Когда-нибудь судьбы иной.