К незримому солнцу
Владислав Куприянов («Школьный Вестник» №8 за 2022 год)
К НЕЗРИМОМУ СОЛНЦУ
Слепой художник... У подавляющего большинства людей сочетание этих двух слов может вызвать в лучшем случае недоумение. Кто, как не художник, видит окружающий мир во всём многообразии его красок и подмечает то, что ускользает от глаз обычного человека. Тем не менее есть слепые художники, и это давно перестало быть сенсацией. Первым, по крайней мере, в России, кто поколебал представление о живописи как искусстве, подвластном исключительно зрячему художнику, был Василий Нечаев.
Василий Иванович Нечаев родился 11 февраля 1877 года. Отец его, Иоанн Степанович Нечаев, был настоятелем в сане протоиерея Санкт-Петербургского Петропавловского собора и одновременно законоучителем в Центральном училище технического рисования барона Александра фон Штиглица. В семье было трое детей, кроме Василия ещё две сестры — старшая Людмила и младшая Мария. Жили бедно. Смерть матери, болезнь младшей дочери, потеря зрения сыном и апоплексический удар, поразивший отца семейства, ещё больше ухудшили материальное положение семьи. В 1899 году Иоанн Степанович умирает, и все заботы о младших детях ложатся на плечи старшей сестры.
В детстве Василий любил рисовать. С годами детское увлечение переросло в страсть, в цель всей его жизни. По неподтверждённым сведениям, Нечаев до полной потери зрения успел поучиться в Академии художеств. Василий любил наблюдать явления природы, и это нашло отражение в его юношеских работах. Рисовал он в основном пейзажи. Уже в ранних его работах угадывался талант большого мастера, но случилось самое страшное, что может произойти в жизни художника. По словам самого Нечаева, у него вследствие отслойки сетчатки на почве наследственной близорукости стало резко падать зрение. По другой версии слепота стала результатом травмы головы, полученной при разгоне казаками студенческой демонстрации у Казанского собора, в которой Нечаев принимал участие.
На один глаз он перестал видеть, когда ему было 16 лет. Обращение к лучшим врачам не дало положительных результатов. Процесс потери зрения шёл медленно, но неумолимо, с каждым днём приближая неотвратимую развязку. Врачи предостерегали его от излишнего напряжения, советовали не утруждать оставшийся глаз и беречь остаток зрения. Надвигающаяся слепота не остановила художника. Напротив, он, теряя зрение, испытывал непреодолимое желание работать даже в ущерб здоровью. В 20 лет Нечаев полностью ослеп.
Потеря зрения для каждого человека — это трагедия, тем более для художника, живущего в мире света и цвета красок. Для Василия наступил продолжительный период раздумий о дальнейшей жизни. Им овладело отчаяние. Депрессия продолжалась, по его собственным словам, 9 лет, но он не прекращал искать выход из безнадёжного положения. Возвращение к жизни шло медленно. Пришли на помощь друзья и близкие. Василий Иванович стал заниматься музыкой, испытывал себя в прозе и в поэзии.
Его всё больше тяготила зависимость от окружающих. Он мечтал вырваться из плена слепоты, подняться над серыми буднями слепца. Этой идеей наполнено его стихотворение «Гимн слепых», помещённое в сборнике «Голос слепых» в 1917 году.
Мы жаждем солнца красоты.
Мы для мечты, для чуда страждем!
И по совету мудреца
Мы до конца верны обету —
Идём все выше;
Путь наш горний, но мы упорны;
Мы взойдём на пламень-гору,
Где окрест незримых мест
Незримо взору предстанет красота красот…
И с тех высот наш путь воспрянет!
И мы взлетим над высью звёздной!..
Над тайной бездной!..
И прозрим. Прозрим в восторге дерзновенья
И песнь хваленья сотворим.
Но удовлетворения от этих занятий не было. Его мысль всё чаще и чаще возвращается к живописи, к любимому и, кажется, навсегда «похороненному» делу. Раздумывая о возможностях слепого человека, Нечаев пришёл к неожиданному для себя выводу: раз слепой может в своём воображении видеть объёмные предметы в целом и их части, то почему бы не изобразить их в цвете? Всё это время в его сознании не угасали когда-то виденные цвета и краски. «До сих пор, — говорил он, — я вполне ясно сохраняю представление о красках и светотени, о блеске и тусклости».
Решение было принято. Оно явилось плодом долголетних мучительных раздумий и мечтаний. Рука художника потянулась за кистью, и он «ощупью, наугад, по памяти стал рисовать образы прежде виденного». Но оставалось ещё очень много сомнений и нерешённых вопросов. Первое, с чем столкнулся художник, это — как и чем рисовать? Как перенести на полотно так ярко вспыхнувшие в памяти образы?
Своему второму рождению в качестве художника Василий Иванович обязан сестре Людмиле. Она была его вдохновителем, критиком и первым зрителем. С её помощью он разработал методику живописи без зрения. Все краски, всего он применял около 50, помещались в специальном ящике, разделённом на ячейки, на каждой ячейке была брайлевская надпись цвета и оттенка. В среднем, главном ряду находились краски основного светового спектра — красного, оранжевого, жёлтого, зелёного, голубого, синего, фиолетового. Справа от него располагались краски более ярких, интенсивных тонов, слева — более бледных. Самостоятельно смешивать краски для получения нужного цвета или тона Нечаев не мог, поэтому пользовался уже готовыми. В дальнейшем он почти полностью отказался от масляных красок и рисовал в основном пастельными карандашами. Как и краски, карандаши были разложены по коробкам с брайлевскими надписями с указанием цвета и оттенка.
На картон или прогипсованную бумагу натягивалась сетка из шпагата. Контуры изображаемого предмета выгибались из мягкой проволоки, иногда из пластилина, затем зрячий помощник вырезал по ним шаблон. Такая техника рисования давала возможность художнику ориентироваться на полотне и выбирать нужную краску самостоятельно.
Далее перед художником возник новый вопрос: что может рисовать слепой художник? Чем его творчество будет отличаться от творчества зрячего художника? Понятно, что слепой художник не может работать по памяти так же, как зрячий. Однако на долю работающего ощупью живописца достаётся множество доступных ему тем. Нечаев утверждал, что практически нет сюжетов, которые бы не мог изобразить слепой. «Но без сомнения, трактовка таких сюжетов и манера исполнения, — писал он, — должны быть иными. Как лицо, так и вся человеческая фигура должны быть неясными, словно подёрнутыми лёгкой или густой дымкой, окутанными туманом, сумерками, наконец, чем-то загадочным, смутным, таинственным. Так же могут быть исполнены и более сложные композиции бытового, исторического или религиозного характера».
Такой метод особенно удачно может быть применим при изображении сказочных, аллегорических и всякого рода фантастических сцен. «Здесь он (слепой художник) полный хозяин в идейном отношении, и никто ему не указчик, — утверждал Нечаев. — Такие темы не требуют большой точности изображаемого предмета, ведь всякую фантастическую картину можно изобразить как прекрасную, но ускользающую грёзу, как что-то призрачное, мерцающее, дрожащее. Отчётливость, определённость и резкость очертаний изображаемых лиц, существ и предметов являются в подобных картинах не только излишними, но даже вовсе не нужными».
Нечаев приходит ещё к одному, на первый взгляд, парадоксальному выводу: «Есть даже некоторое преимущество у ослепшего живописца перед зрячим — это абсолютная способность сосредоточиться на каком-нибудь одном, возникшем в уме художественном образе». То есть, не вдаваясь в описание внешних и второстепенных признаков, слепой художник стремится выразить сущность изображаемого явления.
Обеспечив техническую и теоретическую базу, Нечаев приступил к практическому воплощению своих замыслов. Наиболее активный период его творчества приходится на 1906 — 1910 годы. К 1908 году, по его словам, у него уже было 35 больших и малых пастелей и рисунков углём и карандашом, в основном пейзажи. Несколько картин он написал маслом.
Чтобы привлечь внимание к своему творчеству, Василий Иванович в эти годы неоднократно обращается с письмами к разным лицам и организациям художников. В 1907 году он пишет лидеру объединения художников «Новое общество художников», известному художнику иллюстратору Д.Н. Кардовскому: «Когда-то я видел и больше всего любил созерцать красоту природы. Эта любовь возбудила во мне страсть к живописи, и я уже начал постигать тайны творчества, но в это самое время неизлечимая болезнь глаз отняла у меня физическую возможность видеть и запечатлевать виденное. Я ослеп совершенно и навсегда. И, казалось бы, что для живописи я умер вполне и безвозвратно. Но судьба порешила иначе. Год назад под напором горячих дум о художественности, о грядущем новом искусстве и о том, чтобы как-нибудь преодолеть невозможное и самому осуществлять художественные замыслы, в уме моём зародилась безумная мысль о живописи на память».
Он пишет, что разработал такую систему рисования по памяти или по воображению, «следуя которой безокий живописец может бесконечно развиваться и совершенствоваться». Понимая, что его творчество — это лишь первый опыт, ещё очень далекий от идеала, он надеется услышать компетентное мнение о своих картинах зрячих художников новых направлений, свободных от догматизма в вопросах творчества. Поэтому он не хотел бы показывать свои «опыты» профессорам из Академии художеств, так как «там отнесутся ко мне, — пишет Нечаев, — с профессиональным предубеждением». Он сообщает, что готов лично выступить перед художниками с разъяснением своего творчества. Письмо заканчивается просьбой устроить «небольшую выставку его рисунков и пастельных этюдов и эскизов» при очередной большой выставке.
Второе письмо в 1908 году Нечаев адресует художнику А.Ф. Гаушу, секретарю «Нового общества художников»: «Я хотел бы предложить устроить мою выставочку особо при общей выставке Общества за небольшую отдельную входную плату, например, в 20 коп… Может быть, Ваше передовое товарищество и согласится поддержать одинокого слепого художника, страстно верующего в свои силы и глубоко надеющегося достичь со временем безусловной художественности в своих живописных работах». Такая отдельная «выставочка» интересует его и с экономической стороны, так как он надеется с её помощью поправить своё материальное положение.
Радость творчества, однако, продолжалась у Нечаева недолго. С самого начала он встретил такие трудности материального и морального характера, преодолеть которые он так и не смог. Прежде всего не хватало средств для приобретения красок, карандашей и других материалов. Бедность вынуждала художника время от времени прерывать работу над картинами.
Но самое главное препятствие — непонимание обществом его творчества. Почти везде он встречал равнодушие и безразличие, а иногда и откровенную неприязнь к слепому художнику и его творчеству. И только очень немногие призывали не делать категорических заявлений и поспешных выводов.
Однажды художник решил показать свои рисунки в «Обществе поощрения художеств», надеясь услышать оценку своих трудов. Но чиновник, к которому он обратился, лишь «скользнул по ним снисходительным взглядом и не выразил ни малейшего желания иметь дело со слепым рисовальщиком, — заметив только: „видно, что вы художественно мыслите, но я не представляю, как можете вы развиваться и совершенствоваться”».
В другой раз он обратился к некому «великому пейзажисту», профессору Академии художеств, с просьбой указать сочинение, где бы описывались способы приготовления масляных красок знаменитыми живописцами эпохи Возрождения. Ответа не было.
В 1939 году в Ленинграде тиражом 10 000 экземпляров вышла повесть о Нечаеве «К незримому солнцу». Её автор, незрячий писатель Борис Александрович Розов близко знал художника. Вместе с ним он участвовал в создании Всероссийского Союза слепых в 1916 году, составлял «Воззвание ко всем слепым». Его фамилия стоит под Уставом Союза среди его учредителей. В 1940 году повесть Бориса Розова была переписана вручную в Доме Просвещения слепых имени В. Шелгунова шрифтом Брайля и хранится в Народном музее истории Санкт-Петербургской региональной организации ВОС. Хотя повесть является произведением художественным, многие факты и события взяты автором из жизни слепых дореволюционного Петрограда, что позволяет использовать повесть как дополнительный источник сведений о Нечаеве, который в повести носит фамилию Протанов.
Вот как Борис Розов описывает разгоревшиеся споры на собрании петербургских художников, где Нечаев выступил с докладом о методах работы вслепую и демонстрировал свои картины:
«Протанов в сопровождении Дунечки сошёл с эстрады и тотчас был окружён художниками. Посыпались беспорядочные вопросы, один нелепее другого. Улыбаясь, Протанов отвечал на них. А со стен глядели на художников его картины. И ещё больше раздражали их. Рождённые без солнечного света, картины казались воплощением нелепости, извращением законов природы, издевательством над живописью, призванной прежде всего радовать глаз самого художника. Если картины всё-таки существуют наперекор здравому смыслу, тем хуже для них! Они не нужны. Они не должны были рождаться вовсе. Художники рассматривали Протанова так, как рассматривают на эстраде луна-парка человека, как ни в чем не бывало извергающего из желудка своего всевозможную живность: лягушек, угрей, ящериц… Да, да, на некоторых лицах было и чувство брезгливости к этому тёмному живописцу с его ночным ремеслом, ничего общего не имеющим с их солнечной живописью.
— Для чего вам ваша живопись? Ведь вы не видите, стало быть, вам не доступна радость творчества.
— Я вижу в своём воображении, и радость моя — в процессе внутреннего творчества…
— Почему бы вам не заняться скульптурой? Ведь это для вас более доступный вид искусства.
— Я пробовал лепить, но скульптура мне чужда, я по натуре живописец, я переполнен красочными образами: картины одна за другой рождаются в моём воображении и влекут меня к живописи. Что же делать, если я люблю солнечный мир не меньше, а может быть и больше вашего.
— Любить солнечный мир — это одно, но изображать его в красках при полном отсутствии зрения — совсем иное. Нет, уважаемый коллега, скорей Землю можно заставить вращаться в обратном направлении, чем слепому работать в нашем искусстве. Посмотрите на ваши рисунки. Прошу прощения, коллега, они анемичны и золотушны, как дети угрюмого подвала; неверный рисунок, бледные краски. Отзвук былого мастерства, но только отзвук, не более. Впрочем, это ведь нельзя назвать живописью…»
И только один голос раздался в защиту художника: «Нам трудно, а может быть и невозможно представить себе, что переживает лишённый света человек, — проникновенно заговорил Кулибин. — И вот приходит к нам ослепший художник и пытается нам рассказать не только словами, но и красками о том, что творится в его душе с наглухо заколоченными окнами. Какие мысли и чувства бродят в этой душе, какие видения посещают её? И неужели мы не протянем ему руку помощи в его героической попытке осветить мир во тьме, так мало ещё нам знакомый! Конечно, ослепший художник Протанов всегда будет для нас живописцем иного мира и по своим переживаниям, и по своим методам работы, но разве это причина для непризнания его равноправным с нами художником? В настоящий момент технически, быть может, живопись Протанова ещё не вполне совершенна, хотя и теперь она уже имеет много несомненных достоинств, и главное из них — оригинальность и самобытность… Не отвергать мы должны художника Протанова, а приветствовать за его гениальную попытку преодолеть свою слепоту во имя творчества.
Несколько мгновений после неожиданной речи Кулибина, произнесённой с громадным подъёмом, общество художников было охвачено каким-то оцепенением. Но вот все словно сорвались со своих мест. Поднялось нечто невообразимое: в то время как одни бешено аплодировали и кричали: „Браво, Браво!” (их было большинство — кулибинцев), другие, во главе с Ихменёвым, неистовствовали: „Вздор, нелепость, галиматья!”».
Была ли в действительности такая встреча — неизвестно, но она вполне могла быть. Благодаря своей настойчивости и преодолевая косность мышления консервативно настроенных художников, Василий Иванович в 1908 — 1910 годах всё же участвовал в нескольких выставках картин. В 1908 году проходила пятая выставка «Современных течений в искусстве», где под рубрикой «Задачи объективных сущностей» были выставлены восемь его работ.
Живопись без зрения газеты расценили как «из ряда вон выходящее явление в искусстве». Несколько его работ были даже проданы. В 1909 году три работы Нечаева демонстрировались на выставке импрессионистов. В 1910 году на выставке объединения художников «Треугольник» были помещены две работы Нечаева: Excelsior («Возвышенный») под № 132 и «Архитектурная фантазия» (модель) под № 133.
В 1912 году в Лондоне состоялся международный конгресс по делам слепых. Россию на конгрессе представлял известный тифлопедагог Я.П. Колубовский. Он привёз с собой и демонстрировал рисунки Нечаева. Работы русского слепого художника получили признание публики как небывалое явление в живописи.
Последняя выставка работ Нечаева была организована уже после его смерти в Ленинграде. 31 марта 1935 года в Ленинградском НИИ по изучению и организации труда инвалидов состоялось специальное научное совещание, посвящённое приёмам и методам живописи без зрения. Борис Розов сделал на совещании доклад о творчестве Василия Нечаева и продемонстрировал из своей коллекции 12 его работ. Учёные дали высокую оценку человеку, преодолевшему слепоту, и отметили, что творчество его никем не исследуется. Было предложено собрать все картины художника и организовать постоянную выставку. В то время в частных собраниях, у родственников и знакомых, по сведениям Бориса Розова, находились 33 картины Нечаева.
В 1936 году одна из картин Василия Ивановича экспонировалась на выставке в Москве. Несколько рисунков Нечаева были переданы в тифлокабинет — музей, организованный перед войной при Доме просвещения слепых имени В. Шелгунова в Ленинграде. В период блокады фонды музея хранились в Казанском соборе, после войны они вернулись в Домпросвет и были складированы в сыром подвале, вследствие чего большая их часть погибла.
Большая часть картин Нечаева находилась у Розова. Сам писатель погиб в блокаду от голода. Вместе с ним, по всей вероятности, погибли и все картины Нечаева. Нам ничего неизвестно о возможно сохранившихся картинах. И судить о них мы можем только по описаниям, данным Борисом Розовым в его повести «К незримому солнцу».
Период творчества Нечаева был непродолжительным. Первая мировая война отодвинула его творческую деятельность на второй план и со всей силой проявила в нём другую черту характера — активного борца и талантливого организатора. Он стал инициатором и организатором первой в России общественной организации слепых — Всероссийского Союза слепых. О последних годах его жизни нам практически ничего неизвестно. Умер Василий Иванович Нечаев в 1933 году.
Оценкой деятельности человека могут быть только дела. Мы ценим Василия Ивановича Нечаева не только как первого незрячего художника в России. Его главная заслуга в том, что он первый доказал возможность существования особого рода живописи незрячих. Никто ни до него, ни после него не обосновал так глубоко и всесторонне саму теорию живописи вслепую, как это сделал Нечаев. Проявив огромную силу воли, преодолев многочисленные трудности, он оставался наперекор судьбе художником и более того, разработал и применил методику рисования без зрения.
Один из героев повести «К незримому солнцу» читает стихи, в которых есть строчка: «Я бросаю перчатку тебе, своенравной, коварной судьбе». Именно так поступал и Нечаев. Отстаивая право незрячих художников на творчество, доказывая возможность живописи вслепую, он думал не только о себе. Он понимал, что прокладывает дорогу в искусство многим и многим другим незрячим. В статье «Слепой художник», в журнале «Слепец» за 1907 год Нечаев писал: «…Если на всём белом свете наберётся теперь не более десяти угасших до времени живописцев, то этого количества вполне достаточно для того, чтобы создать новый род живописи, я бы сказал слепой живописи.
Я очень хотел бы, чтобы те, для кого закатилась красота мира божьего, услышали мои мечты и надежды. Нет никакого сомнения, что общими усилиями ослепшие живописцы вернут себе утраченную возможность творить прекрасное… С бодростью ныне страдающие, заживо погребённые живописцы примутся за работу с новыми с несомненными возможностями и новыми средствами, и может быть скоро настанет день, когда где-нибудь будет устроена выставка картин слепых живописцев…»
С того времени, когда были написаны эти строки, прошло больше 100 лет. Многое из того, о чём мечтал в одиночку Нечаев, стало реальностью. Десятки незрячих занимаются сегодня живописью и скульптурой. В Ленинграде приобщение незрячих к художественному творчеству приобрело большой размах в последней трети прошлого века. В 1976 году при ДК имени В. Шелгунова образовалась изостудия «Художник». В 2016 году студия отметила свой 40-летний юбилей. Много лет ею руководил художник Юрий Алексеевич Нашивочников. Он внёс весомый вклад в разработку техники рисования и лепки на ощупь без остатка зрения, а самое главное — он приобщил десятки незрячих людей, прежде всего детей, к миру искусства.