ЛОРА
Елена Гаркави ("Школьный Вестник" №№ 7-8 за 2006 год)
ЛОРА
У мамы в институте водились кошки с незапамятных времён. Кошки ходили по отделам, собирали дань с сотрудников и спали на тёплых аппаратах. Кошки с общественным темпераментом могли себя проявить в научной работе. Так, одна из них регулярно посещала заседания Учёного совета и ложилась спать на столе президиума. Дирекция справедливо полагала, что это оживляет атмосферу и подаёт хороший пример молодым учёным: хочешь спать на заседании — дождись, пока попадёшь в президиум!
Но старая кошка умерла, в вахтёрской образовалась экологическая ниша на одну кошку. И, почуяв это, извне пришла кошка! Сиамская!
Эта кошка не мяукала, не «гадила» и благодарила за каждый кусочек. Мама что ни день рассказывала о её прелестях… и постепенно нас с бабушкой тоже стал, как говорится, побирать чёрт. Ну и что — четвёртая кошка в квартире? Машины у нас никогда не будет, арабской мебели и цветного телевизора тоже, но хоть кошку-то лишнюю мы можем себе позволить?
Сиамская кошка прибыла к нам в хозяйственной сумке (конечно, с испытательным сроком и правом возврата)… И оказалась такой кошкой, что мне стало даже неловко: такое изысканное создание — и в нашей непритязательной квартире!
У неё был классический окрас — угольно-чёрная маска и кремовый фон — и стильная фигура сомалийской манекенщицы: неправдоподобная тонкость, неимоверной длины ноги и шея (хвост — тоже, надломленный у конца). Садясь, она в точности повторяла силуэт египетских храмовых статуэток (я-то раньше считала его стилизацией). Глаза у неё блестели, как голубая эмаль на чёрном бархате, и на узкой морде казались большими. Зевая, кошка открывала огромную бледно-розовую пасть, казалось, там могла бы поместиться вся её небольшая головка, — и становилась при этом ещё экзотичнее, напоминая одновременно змею и орхидею.
В довершение всего, пальцы на её лаково-чёрных лапах соединялись перепонками, как у тритона. Увидев в первый раз, как она потягивается, я чуть не вскрикнула от изумления. Говорили мне, что сиамские кошки любят плавать, но чтобы ещё и плавники иметь для этого?! Только к вечеру до меня дошло, что так же устроены лапы у всех кошек, но у сиамских шерсть такая короткая, что выставляется на вид вся анатомия.
Короче, впечатление она произвела сильнейшее. Наша потёртая разномастная мебель выглядела неуместно под её монохромными лапами. Мне было просто неудобно за нас перед этой великосветской дивой.
Я назвала блистательную гостью Лорой. Манеры у неё были царственные (правда, не до того, чтобы пользоваться унитазом, но мы, прожив почти всю жизнь в коммуналке, и не думали, что у кошек могут быть такие привычки). Наших кошек она величаво игнорировала, самое большее — открывала свою змеиную пасть и шипела, сохраняя изысканный вид, как птица Сирин в фильме «Садко».
Пока я восхищалась и робела, бабушка ужаснулась: «Господи, тоща как верёвка, одни уши торчат!». И сварила тройную порцию рыбы. Моя графическая модель подошла к миске и, не чинясь, умяла всё без остатка. Ела она не присев, а стоя, тоже совсем не по-кошачьи.
Ближайшая неделя прошла монотонно: бабушка подавала, кошка ела. Очень скоро она утратила модный линейный силуэт и сходство с выставочными эталонами в заграничных альбомах по кошководству. Зато стало видно, что она — котная.
Большую часть свободного времени Лора спала, украшая комнату своей причудливой раскраской. Но иногда она удостаивала меня чести поиграть верёвочкой. Это у неё тоже выходило не так, как у всех: разыгравшись, она могла подскочить и перевернуться вокруг двух осей сразу — головой к хвосту и лапами кверху. А глаза у неё по ночам, кроме вишнёвого блеска, вспыхивали изредка зеленовато-белым (в жизни я не слыхала, чтоб у животного был такой светофорный эффект).
Ещё у неё была странная привычка: она получала явное чувственное наслаждение от скольжения по эмали. Забравшись в ванную, Лора вскакивала на край пустой ванны — глаза у неё возбуждённо блестели — и съезжала на ногах на дно. Там она сейчас же переворачивалась на спину и некоторое время лежала, помахивая чёрными лапами в воздухе и раскачивая головой, так что уши тёрлись об эмаль. Зрачки у кошки становились всё шире, глаза горели всё ярче. Вдруг она начинала стремительно извиваться и раскручиваться на дне, потом прямо из лежачего положения подскакивала в воздух и делала свой головоломный трюк. После нескольких таких сальто она выпрыгивала из ванны и, тяжело дыша, с удовлетворённым видом садилась мыться.
Мама, правда, прозаически говорила, что кошка просто «сгоняет» статические заряды со своей наэлектризованной шкуры.
Я была довольна — впервые в жизни у меня собралась действительно редкая коллекция кошек: сиамская кошка, голубая сибирская кошка, розовый кот. Моя изящная Тамочка стушевалась в этой яркой компании.
Не знала я тогда, во что эта идиллия выльется.
Пока что Лора чувствовала себя превосходно. Родился целый выводок беспросветно чёрных, остроухих и шилохвостых котят; один из них, впрочем, был пушистенький. Она ревностно их воспитывала, подбивала носом в кучу и рычала на кошек, чтоб не подходили близко.
Дети её унаследовали сиамский темперамент. Едва встали на лапки, норовили разбежаться во все стороны и забивались в щели, как тараканы. Чтобы сделать Лоре удовольствие, я иногда собирала всю кучу в передник и высыпала в ванную, откуда шустрым зверёнышам было никак не выбраться. Тут Лора могла расслабиться; остальные кошки в ванную не ходили. Она укладывалась в ванне и только начинала впитывать ощущение эмали, как лишённые развлечений котята напускались на неё все разом. Они вцеплялись выросшими зубками ей в лапы, бегали по животу, лезли в рот, и чем больше кошка злилась и крутила хвостом, тем больше на нём повисало котят.
Лора вертелась, поджимала под себя лапы, но хвост-то не подожмёшь, — им же надо размахивать! А котята от его рывков впадали в азарт и наваливались на хвост, как мангусты на питона, пытаясь его перекусить в нескольких местах сразу, кому какой кусок достанется.
Лора выходила из себя. Я увлечённо наблюдала за этим зрелищем, особенно в первый раз. Кому не приходилось видеть, как человеческие мамаши, доведённые до белого каления здоровой активностью своих отпрысков, срывались на злобный крик и начинали походя раздавать шлепки?
Очень интересно поглядеть, как это будет выражаться у кошки? Заорёт или нет? Наподдаст самому назойливому кусаке так, чтоб он перевернулся?
Зрелище оказалось столь же поучительно, сколь и забавно. Лора, в отличие от цивилизованных женщин, не сделала ничего такого, что могло бы повредить развитию характера её детей. Когда ей стало невтерпёж, она взвилась и яростно запрыгала на месте, раз за разом, выделывая двойные пируэты. Котята попадали с хвоста и — как по команде — заскакали один выше другого, в точности повторяя материнские движения. Получалось это у них так ловко, что по нескольку котят сразу вращалось в воздухе, мелькая острыми конечностями. Картина была феерическая: не то антре акробатов, не то мир летучих мышей…
Устройством Лориных котят занималась мама, и ей удалось всех хорошо пристроить.
Лора прижилась в доме, и постепенно открывались всё более странные её свойства. У неё были пристрастия к химическим препаратам. Я не говорю о валерьянке — этим лекарством у нас почти не пользовались. Если прихватывало сердце и из аптечки извлекалась валерьянка или содержащие её лекарства, со всей квартиры сбегались кошки и задавали такое представление, что все валились от хохота, а боль сама проходила.
Когда кошки унюхали под этажеркой следы пролитых валериановых капель, они ходили туда несколько дней подряд и попеременно драили пол шершавыми языками, пока не прочистили на паркете два ярко-белых, цвета свежеструганной древесины, участка размером 3х3 см.
При Лоре валерьянку вообще не вынимали. Узнав темперамент этой кошки, её предпочитали не искушать без нужды.
Учуяв, например, обычный зубной порошок, голубоглазая аристократка прибегала и лезла под руки, подпрыгивая и скрипуче мяукая. Если ей удавалось заполучить коробку, она катала её по полу и тёрлась об неё до тех пор, пока её бархатная моська не становилась тёмно-серой, а всё кошку — хоть веником выколачивай! Мы за это не брались (попробуй-ка счистить с короткошёрстной кошки густо втёртый мел!). Шубку она облизывала сама, с явным удовольствием и без видимого вреда для себя. Но отмывать мел с пола приходилось нам.
Когда открывали нафталиновый шкаф, единственный, куда другие кошки не пытались влезть, Лора прокрадывалась между наших ног и с упоением зарывалась в его остро пахнущие недра. Через несколько минут снаружи оставались только чёрные лапы и хвост, за который её и вытягивали. Обычно вместе с нею вываливался и мешочек с нафталином, который кошка не выпускала изо рта.
Лора пыталась пить чернила и клей, норовила перепробовать стиральные порошки и полотёрные мастики. Когда открывали шкафчик с бытовой химией, у неё разгорались глаза, как у других кошек на холодильник (у холодильника она, впрочем, тоже оказывалась первой). Понятие токсикомании тогда ещё не вошло в массы, и мы только ненаучно дивились: ну и кошка!
Столь же странно обстояло у Лоры дело с когтями. С виду когти были как когти, достаточно втяжные и острые, по полу не стучали. Но лапы служили ей только для передвижения, она совершенно не умела пользоваться ими по-кошачьи: она не царапалась, она кусалась. Рассердясь, Лора обхватывала мою руку двумя лапами, прижимала к себе и вцеплялась зубами в палец.
Обычная кошка кусается редко, когда, например, все лапы заняты, и сразу отдёргивает голову: боится подставить незащищённую шею. Лора висела на пальце, как бульдог. В её субтильных челюстях не хватало силы прокусить кожу, зато ей было безразлично, что с ней сделают. Страха у этого создания не было совершенно, одна злость. Она могла провисеть в такой позиции минут пять, не ослабляя нажима. На пальце оставались глубокие вмятины. Когда мне надоело силой раздвигать Лоре челюсти, я приладилась свободными пальцами нажимать ей на чёрный нос или прихватывать зa язык. Она разжимала зубы, но тут же пыталась вонзить их снова. Лора никак не могла привыкнуть к мысли, что у меня всегда хватит пальцев добраться либо до языка, либо до носа. Вообще, бороться с ней было нетрудно: она висела там, где вцепилась, не нанося других повреждений и не пытаясь себя защищать. Другое дело, что с нормальными кошками мне вообще не приходилось бороться.
Со временем мне довелось узнать, что сиамская кошка может нанести тяжёлые повреждения и что это и впрямь очень опасный и неукротимый зверь. Но пока мы сделали такие выводы: кошка довольно агрессивна и упряма, но в целом безобидна, никогда не царапается, да к тому же снабжена «встроенным переключателем»! Стоило пощекотать Лору под мордой, она, как бы ни была зла, немедленно вытягивала шею и застывала с полузакрытыми глазами, как загипнотизированная курица. Ей самой это было обидно — она своё достоинство ставила высоко и обид прощать не любила, но… сластолюбие было сильнее её.
Если Лора пыталась меня переупрямить — садилась на бумагу, когда я пишу, или перед телевизором, когда смотрю, — я щекотала ей шею, и она подчинялась с безотказностью автомата.
Чем дольше Лора у нас жила, тем меньше оставалось в ней от образа изысканной аристократки. Что у неё было действительно королевское, так это самоуважение и самоуверенность. Как я неоднократно убеждалась впоследствии, сиамская кошка делит весь мир на две категории: «Мы с людьми и прочие животные». Причём для последних не отводится даже подчинённого места.
Очень медленно, по мере врастания в семью, Лора стала наводить свои порядки и выживать из дома наших кошек — законных владелиц территории.
Первой это заметила бабушка. Кошек у нас всегда кормили вместе, не из одной посуды, но в одном углу. В ожидании еды они, как и всякие кошки, нервно метались под ногами, иногда сталкивались и фыркали, иногда обменивались быстрыми фехтующими ударами передних лап, — это всё в порядке вещей.
Хорошо обжившись и уверившись, что она уже своя, Лора стала использовать эти стычки, развязывая настоящие бои. Летела шерсть, стоял страшный визг и вой, бабушка ужасалась, но Лорочку не винила: «У неё такой гордый характер, она должна кушать одна!» И стала сервировать Лорочке отдельно, на большой табуретке. На какое-то время эта высокая позиция Лорочку удовлетворила.
Кошки теперь её боялись и ненавидели, но не нападали. Её боевое самозабвение наводило на них ужас, а объединяться — не в кошачьем характере. Пока Лорка избивала одну, другие шарахались по углам.
У следующего выводка Лориных котят оказался самый непрезентабельный вид — длинноухие, простецки-полосатые, и это при таких-то красавцах родителях: нашей аристократке-маме и соседском роскошном Рыжем. Мы оставили из этого выводка Люсю, а от Люси родилась Муся.
Лора и к дочери, и к внучке относилась очень заботливо. Она, как современные родители, считала себя обязанной кормить детей до взрослого состояния, да и потом не спускать с них глаз. Спали они обнявшись или положив друг на друга головы, то и дело друг друга облизывали, словом, являли собой полнейшую гармонию и добрым семьям образец.
Но одновременно с этим Лора решила, что пришла пора уничтожить всех «инородцев», мелькающих рядом с её потомством. Кошкам не стало жизни. С утра до ночи они жались на шкафах, но дважды в день бабушка скликала их на кормёжку, и тут их встречала Лора. Она уставлялась на ближайшую кошку тяжёлым, ненавидящим взглядом и издавала глухое рычание, переходящее в густой жуткий басовый вой. Этот стремительно нарастающий рёв бил по нервам. Кошек он словно парализовал. Лора же входила в состояние бешенства от собственного вопля, бросалась на жертву и начинала драку.
Услышав сиамский рёв, я мчалась на кухню, хватала воительниц зa хвосты, растаскивала и держала на вытянутых руках сколько хватало сил, а потом бросала в разные стороны. При этом ни разу не получила царапины: вися на хвостах, кошки мигом успокаивались и драку после этого не возобновляли.
Наступил день, когда я поняла, почему люди боятся сиамских кошек. Наша бабушка к тому времени не только плохо видела, но и плохо ходила, ноги отекали так, что она не чувствовала под собой пола. А вокруг неё постоянно топтались кошки, и бабушка наступала время от времени им на лапы. Раздавался кошачий визг, бабушка тяжело переступала, и пострадавшие отскакивали в сторону. Серьёзных телесных повреждений ни у кого не бывало. В зависимости от того, удавалось ли бабушке сохранить равновесие, она кричала вслед убегавшей либо: «Деточка моя бедненькая, иди сюда, я тебя поглажу!», либо: «Ты же видишь, что я еле на ногах держусь, куда ты суёшь свои лапы?». Кошки хорошо понимают, зла на бабушку они не держали.
Но Лора поставила себя так, что не уступала дорогу никому. Сядет посреди узкого коридора как египетская богиня и сидит, пока ей не понадобится встать или пока я не отодвину её ногой в сторону. Майя, Тама и Лютик вообще мимо неё пройти не смели. Бабушка обходила её, кряхтя: «Лорочка, деточка, мне же и так тяжело, а ты села на самой дороге», мама — ворча: «В своём доме ещё кошку обходить!» И когда бабушка в очередной раз наступила ей на лапу, Лора даже не дала себе труда отойти на шаг в сторону, тут же и села. Бабушка наступила на неё снова…
До сих пор не могу этого простить Лоре. Пусть дважды отдавлена лапа, Лора знала, что сама виновата, кошки всегда это знают. Но Лора на второй раз взвыла своим басовым рёвом и стала рвать бабушкину ногу зубами и когтями.
Бабушка, к счастью, устояла на ногах и категорически приказала: «Не вздумайте наказывать кошку! Я сама виновата! И никаких врачей!»
С последним пришлось согласиться: наш участковый врач только и сказал бы: «Идите в травмпункт», частных врачей по нашим средствам уже не существовало, а добраться до травмпункта бабушке было как до Луны. Ей и до балкона дойти было уже не по силам.
Мы захлопотали над бабушкиной ногой, исполосованной глубокими длинными ранами. Слава Богу, зажила нога без осложнений: бабушка при всех её болезнях до преклонных лет отличалась способностью к регенерации тканей и сопротивляемостью к инфекции. Я с детства привыкла видеть: порежет бабушка на кухне палец, замотает чистой тряпицей и по-прежнему неутомимо возится в кухне, в ванной, в туалете. Через день — два снимет повязку, а под ней глубокий порез и впрямь затянулся. Температуру бабушка не измеряла принципиально. Она говорила, что старый человек подобен велосипеду: пока движется — держится, остановился — рухнул. А поднимут ли — Бог весть.
Бабушка потребовала, чтоб мы не смели её волновать и искать кошечку. Лорка сбежала, как только освободилась её лапа, тут-то нашлась прыть. Пришлось согласиться с приказом бабушки оставить Лорку безнаказанной. Лора по-прежнему занимала в её душе царское место. Она словно не видела, что новожилка уничтожает её прежних любимиц. Возвращаясь с работы, я только и слышала: «Лорочка опять порвала Майечку, опять напала на Тамочку». Лютику доставалось реже.
Кошки защищались отчаянно. Однажды Майя попала когтем Лорке в глаз. Мы с мамой лечили Лорин глаз цинковыми каплями. Эти капли жгут даже здоровый глаз, но Лора почти не сопротивлялась. Bсё понимала, проклятая кошкоеда, и всегда поступала, как сама считала нужным.
Едва поправившись, Лорка вновь принялась нападать на кошек. Но бабушка всегда была дома и, как ни медленно передвигалась, всегда успевала отбить жертву (к тому же кошки — живучи). Но Лора сумела создать дома такую атмосферу, что кошки медленно угасали от стресса. У них потускнели глаза, поредела шерсть; они боялись есть, боялись спать. Лютик исхудал как лист, мышц у него совсем не осталось, один скелет да сбившаяся шерсть. И глаза. Вставал он через силу и ходил, шатаясь. Вспрыгнуть на диван он не мог, цеплялся за обивку передними лапами и пытался подтягиваться, как месячный котёнок… Достать для Лютика частного ветеринара было не легче, чем для бабушки частного хирурга, а районная ветеринария перестала для нас существовать после того, как несколько лет назад мы возили туда Лорку на консультацию. Убив целый день на поездки и очереди, выслушали равнодушное заключение: «У кошки злокачественная опухоль, можете её усыпить», плюнули и ушли. Через пару дней Лорка разродилась здоровым выводком из пяти котят. Люся — как раз из этого выводка…
И Лютик умер.
А последней погибла Тама. Она была гордая кошка и умереть захотела в одиночестве. Она забралась глубоко под шкаф, в темноту и лежала там несколько недель. Мы ей подсовывали блюдца с едой и убирали нетронутыми, но я, заглядывая под шкаф, видела её светящиеся глаза.
Настал день, когда глаза перестали светиться.
Потом умерла бабушка. Не из-за Лоры, — она так и не изменила отношения к своей Лорочке. До 89 лет, постепенно теряя слух, зрение, возможность двигаться, бабушка хваталась за хозяйство, как за соломинку. Почти на ощупь готовила нам свои последние меню — жареную картошку, омлет, суп... И если это не сгорало на плите, то неизменно оказывалось очень вкусным. Видимо, просто настала пора, когда бабушке пришлось остановиться...
Лорка осталась, можно сказать, победительницей: никого в квартире, кроме её потомства, да нас двоих. Её исправно кормили, вычёсывали, дочь Люся и внучка Муся регулярно её вылизывали, — и именно теперь она почувствовала к этому жилищу отвращение. Лорка гадила на всё в доме — на шкафы, на книги, на столы, на обувь, на бывшую бабушкину кровать.
Квартира стала похожа на ад: жуткая вонь, только жары не было, я вечно мёрзла. Но мы с матерью ещё крепились: куда денешься? Избавиться от Лоры, прожившей у нас чуть не десяток лет? Немыслимо!
У Лоры появилась привычка проскакивать в холл, когда открывали входную дверь. Деться ей оттуда было некуда, но она явно демонстрировала желание уйти. Надоело ей? Или требовались новые коты и новые дети?..
Мама и я скрипели зубами и терпели: мы приручили эту черномордую бестию и теперь в ответе за неё до конца. Уже год мы старались никого не пускать в дом, даже по необходимости. В лифте я опасливо обнюхивала себя — не пропиталась ли одежда кошачьей вонью?
Но вот Лорка вступила в новую фазу.
Я сновa услышала при кормёжке нарастающий сиамский рёв и увидела её тяжёлый ненавидящий взгляд. Теперь ей стали мешать её собственные дети!
Она ещё ни paзy не бросилась на них, но им хватило бы и одного раза: и Муся, и Люся страдали нередким недостатком сиамских гибридов — пороком сердца. От любого напряжения они валились с ног.
— Bсё! — сказала я маме. — Этих она мне не угробит.
В ближайшую пятницу я повезла Лору за канал, в Химки. Оставила возле рынка. Там и съестное попадается, и сидят каждый выходной день кошачьи барышники, держат целые коробки безродных котят, зашибают зa них какую-то копейку. Дармовую сиамскую кошку они мигом ухватят. На воротник её не пустишь — шерсть жидка, а продать — мигом продадут этот «ящик Пандоры».
Маму до сих пор мучает совесть зa Лору. Меня донимает другое — избавься я от неё раньше, Майя и Лютик жили бы до сих пор. И старая Тама дольше бы прожила...
Люся и Муся живут у меня до сих пор. У многих моих знакомых тоже благоденствуют сиамские помеси. Все они интереснейшие кошачьи личности с яркими и причудливыми характерами, с собачьей общительностью и неистощимой изобретательностью. Человеку, у которого живёт такая кошка, обычные кажутся пресными (с годами они остепеняются и становятся однообразными). Гибриды же каждый день умудряются забавлять, удивлять, развлекать; жить с ними не очень просто, зато всегда интересно.
— Только не берите чистопородную сиамскую кошку, — говорю я знакомым. — Это плохо кончится.
Разве что взять маленьких разнополых сиамских котят и воспитывать их?
Хотите — попробуйте.
Я на такие эксперименты в жизни больше не пойду!
Рисунок Р. Галицкой