Где оно осталось

Светлана Винокурова ("Школьный вестник" № 7 за 2009 год)

ГДЕ ОНО ОСТАЛОСЬ

Рассказ

Вчера бабушка сказала, что сливы уродилось слишком много и она поедет её продавать. И домой в этот день не вернётся, проведает тётю Олю.
Я так обрадовался, что полвечера лазил по стремянке, весь поцарапался, но насобирал целых два ведра. Наконец-то наше с Витькой давнишнее желание — переночевать в сарае его бабушки — могло исполниться! Ведь его бабушка не была против, это моя не разрешала.
И вот сегодня я помог ей дотащить сливы до автобуса и побежал вместе с Витькой делать плот. В ничейном саду, где всегда играем, мы спрятали старую калитку из тяжёлых серых досок. Засунули её в кусты крыжовника. Теперь надо было доволочь её до пруда, прибить с двух сторон по сухому бревну для большей плавучести и начать испытывать.
Пруд был как раз за ничейным садом, неглубокий — мне местами по шейку, но широкий и со стороны деревни удобно заросший высокими камышами. По воде пошли настоящие волны, когда мы столкнули готовый плот с мостков! Даже облака в пруду закачались и пропали.
Витька толще меня, хоть и младше на год. Поэтому мы решили, что испытывать буду я. Но только я шагнул на плот, как он косо пошёл вниз, и ноги начало заливать зелёной водой. Она так быстро поднималась, что я оцепенел, как во сне, забыв, какая жалкая глубина под моими пятками. Но тут же вспомнил, переступил в центр, и плот выровнялся и всплыл.
Отталкиваясь длинной палкой, я поплыл на ту сторону, а Витька бежал по берегу, спотыкался и кричал «ура». Славик, шестилетний малявка, нёсся за ним и тоже вопил во всё горло.
Но вдвоём у нас ничего не вышло, сколько ни пробовали: Витька не удерживал равновесия и падал, плот сразу вставал на дыбы, и я тоже плюхался.
Когда прибежали Инка с Настей, на плоту был Славик. Он стоял на четвереньках и пищал, вцепившись в доски, а мы с Витькой брызгались и раскачивали плот.
— Баба Нюша котят топит! — закричали нам девчонки.
Её дом недалеко от пруда. Мы подплыли к берегу и побежали смотреть. Баб-Нюши во дворе не было. Мы подошли к самому забору и увидали у задней двери ведро — наверное, из-под умывальника, потому что вода в нём была очень мутная. И бурлила, словно ведро стояло не на затоптанной траве, а на плите и в нём что-то варилось — так сильно там мелькало.
Мы стояли, смотрели и даже не заметили, как в дверях появилась баба Нюша. Она носатая и почти всегда хмурая. И сейчас она тоже была хмурой, а в руке что-то держала.
— Ну-ка брысь отседа, — сказала она. — Чего прибежали?
Мы её боялись — не знаю, почему. И молча попятились от забора. А она вытянула вперёд коричневую руку, и на её сморщенной ладони зашевелился чёрный комок, маленький, но уже пушистый.
— Нужно кому? — спросила она, словно про вещь — про варежку словно... И вдруг начала кашлять, прижав к животу пустую руку.
Девчонки ещё немного попятились и спрятались за нас...
— Ну? Жалельщики!
Вода в ведре стала уже неподвижной, но когда котёнок упал в неё, снова забурлила. Мы стояли, как заколдованные, и только Славик заплакал и убежал.
С лопатой и ведром баба Нюша заковыляла к ёлке, которая росла в углу её сада. Она выкопала ямку, вылила туда из ведра и начала забрасывать землёй. В ямке ничего не было видно, кроме мутной воды, и землю баба Нюша кидала прямо в эту воду.
Инка с Настей одинаково заморгали, сели на корточки и принялись рвать кашку, а мы с Витькой пошли к пруду.
— Из кашки венков не выйдет, — сказал Витька.
— Ну, — согласился я...
Чтобы больше не думать про это ведро, надо было быстрей начать думать про что-нибудь другое, и я вспомнил: время-то!
Часы Витька носил в кармане — у них сломалась скобка, за которую просовывают ремешок. Витька достал их и сказал:
— Восемь! Ой, не успеем...
Мы вскочили и понеслись. Чтоб им всем провалиться — и этим девчонкам с их дурацкими сообщениями, и бабке Нюше! У нас с Витькой такой план, и вот сами его срываем.
Мы его придумали, когда заметили, что под горкой каждый вечер какой-то дядька на бело-сером коне гонит табун. Я за всю жизнь сидел на лошади один раз, когда бабушка в начале июля брала её у лесника опахивать картошку. А Витька вообще ни разу. И мы придумали так: четыре дня подряд встречать того дядьку у дороги. Просто стоять, и всё, чтоб он нас запомнил. А на пятый познакомиться и попросить покататься.
Сегодня был четвёртый!
И мы опоздали. Лошади уже были у поворота к лесу. Мы видели, как дядька два раза оглянулся, но нас не заметил. А на повороте вовсе остановился и стал прикуривать! В первый раз мы его встретили как раз на том повороте. Но сейчас добежать туда ни за что бы не успели.
Я знал: он из-за нас приостановился! Точно из-за нас, потому что вчера улыбнулся, повернув к нам лицо, когда проезжал мимо. Сегодня ждал, наверно, что мы опять придём смотреть на его лошадей, а мы не пришли.
— Давай всё время его встречать, — сказал я Витьке. — Даже если не даст покататься.
— Ха! Ещё как даст, — ответил Витька. — Видал, как оглядывался? Всё идёт по плану!
Я приставил указательный палец к его спине:
— Шнель, партизанен!
Витька отскочил и приготовился бороться, но я не стал. И подумал, что чувствую себя каким-то обманщиком перед тем дядькой, которого даже не знаю, как зовут, а Витька почему-то — ни капельки.
Солнце садилось и делалось всё оранжевей. По саду бабы Нюши бегал спущенный с цепи рыжий лохматый Жулик, и Славик что-то просовывал ему сквозь палки изгороди и звал хриплым голосом — видно, долго ревел:
— На, Жулик, на!
Баб-Нюшин сад рядом с нашим, заброшенным. Здесь здорово стреляться зелёными яблоками, но ни стреляться, ни плавать на плоту сейчас не хотелось. Я опять вспомнил, как мелькало в ведре, и внутри стало ужасно противно...
Витька вдруг ойкнул:
— Ой, Саш, чего я придумал! Смотри. Вытаскиваем Жулика и конвоируем малышню, как пленных. Они разбегаются, а мы их ловим!
— А кто залез на дерево, тот спасся! Здорово, — обрадовался я.
Раздвинув палки в изгородке, мы выманили Жулика, привязали к ошейнику обрывок верёвки и велели Славику позвать девчонок. Жулик был пёс бестолковый, но совсем незлой, и никто его не боялся. Мы с Витькой разыграли на пальцах, кому первому вести Жулика. Выпало мне.
У куста шиповника пленные напали на нас, мы упали в холодную траву, посчитали до десяти и бросились в погоню. Жулик летел, как зверь! Я еле поспевал за ним, сжимая намотанную на ладонь верёвку. Инка с Настей карабкались с двух сторон на яблоню, а Славик нёсся к черёмухе, и я побежал за ним. Жулик прыгнул, но не достал: Славик успел долезть до нижней ветки и отдёрнуть ногу.
После меня пса взял Витька, и мы сыграли ещё раз. Жулик так вошёл в роль, что Витьке даже не нужно было его направлять. И когда он подлетел к Инке, с перепугу свалившейся с яблони, она обхватила голову руками и завопила так, что мы чуть не оглохли. Чтобы прекратить рёв, я сказал, что теперь пленными будем мы с Витькой, а Жулик перейдёт к ним.
Пёс тряс лохматой башкой и крутился. Девчонки не решились его взять, хотя роль конвоиров им понравилась, и верёвку схватил Славик.
Они повели нас. Низкое солнце светило красным на яблони и заросли кустов, руки я держал за спиной, и Жулик жадно дышал мне в ноги. Ветер стих, деревья и кусты были неподвижными и какими-то чужими. И мне вдруг сделалось тревожно. Смешно — словно и правда с Витькой и со мной что-то могло случиться!
У шиповника мы на них напали, освободились и побежали сначала вместе, а потом поодиночке, а Славик стал старательно выкрикивать:
— Раз! Два! Три! Четыре!
На пяти он замолк, и я оглянулся. И увидел, что Жулик вырвался! Славик и девчонки бегут за ним, а он — за мной! Один!
Я резко свернул, споткнулся, через кусты слетел кувырком во впадину высохшего прудика, но сразу вскочил, вылез на другую его сторону и забрался на подвернувшуюся старую яблоню.
Тут я отдышался и вслух назвал себя дураком. Даже по лбу с досады постучал. Надо же было так испугаться! И кого — Жулика!
— Витька! — крикнул я. — Ты где?
— Зде-есь! Иди к нам! Только осторожно!
Сделав на всякий случай крюк вдоль баб-Нюшиного сада, я вышел к ребятам и еле успел впрыгнуть на соседнюю с Витькой черёмуху. Потому что Жулик бросился ко мне, как настоящая немецкая овчарка!
Инка с Настей сидели на яблоне, уткнув подбородки в колени. Я посмотрел на Славика. На носу у него светилась розовая царапина. Он всхлипнул:
— Мне домой пора, бабушка заругается...
— Витька, ты чего? Поймать его, что ли, не мог?
— Ага, нашёл психа, — ответил Витька. — Сам поймай! Попробуй.
Жулик бегал внизу, взволнованно задрав морду, и лаял. Если б раньше знать, что ему так понравится охота на людей!
Витька вдруг привстал и закричал:
— Колян, привет!
На тропинке стоял Витькин старший брат. Он помахал нам рукой. А рядом с ним были двое, взрослая девчонка и высокий парень, и тоже глядели на нас.
— Какая черё-ёмуха! — протянула девчонка.
— Успеешь, Тань,— сказал ей высокий.
— А я сейчас хочу, — ответила она и пошла прямо ко мне. Но Жулик бросился к ней, и она попятилась — прямо как балерина по телевизору.
— Это ваша собака, ребятишки?..
— Нет,— ответил я и спрыгнул с черёмухи. Весь глупый страх перед Жуликом пропал, будто его и не было. Эта Таня смотрела на меня и Жулика и опасливо улыбалась. У неё были очень кудрявые волосы, светлые, а глаза, наоборот, тёмные...
Я схватил Жулика за ошейник и потащил к баб-Нюшиному саду. Один раз оглянулся, но она на меня уже не смотрела, а рвала ягоды, нагнув ветку черёмухи...
После ужина Витькина бабушка постелила нам в сарае. Там оказалось так здорово! Лежать было мягко, пахло сеном, накошенным в этом году, а в узком оконце поднималась розовая луна. Мы с Витькой по очереди подпрыгивали, чтоб увидеть её, она висела низко, над лесом, а окошко было прорублено высоко. Потом Витька попробовал залезть мне на спину, но я не устоял и свалился, и мы с ним поборолись и просто повалялись в сене.
Вдруг он сказал:
— А они в лес ушли. Картошку печь.
От неожиданности я даже сел.
— Ух ты! Вот бы нам с ними...
— Ха! — сказал Витька. Я ужасно не любил, когда он говорил это «ха».
Я снова лёг и увидел, как Таня, Олег и Колян сидят у костра, разговаривают и едят печёную картошку. Мы с Витькой тоже пекли картошку, но днём. Ночью я ещё ни разу в жизни её не ел.
— Витька, — сказал ему, — давай найдём их! Подкрадёмся, спрячемся, а потом вылезем.
Я так хорошо представил себе всё это, что был на сто процентов уверен в успехе. Что Таня, Колян и Олег нас не прогонят. Ещё я подумал, что интересно было бы посмотреть, испугается она нас или нет. Жулика она очень смешно испугалась.
— Ну ты даёшь, — ответил Витька. — Глянь, как темно. И всё равно прогонят...
Но я его уговорил. Витьку трудно уговорить, когда он чего-нибудь не хочет, но тут я его уговорил.
Фонарик у меня хороший, светит далеко. Но только мы вышли за деревню — Витька попросил его выключить. При нём, говорит, ещё страшней. В этом я Витьке завидую — что думает, то и говорит. А я стесняюсь и поэтому часто думаю одно, а говорю другое.
К чёрным кляксам кустов мы старались не приглядываться, смотрели вперёд и костёр заметили издалека. Сперва крались, а потом долго ползли по-пластунски. Витька громко сопел, но они ничего не слышали за треском костра и магнитофоном, маленьким таким, портативным. У меня дома тоже есть такой.
Олег был длинный, белобрысый, и анекдоты у него были не то что несмешные, а тоже какие-то слишком длинные. Вот Колян рассказывал хорошо. А Таня слушала, улыбалась и курила. Глаза у неё были ещё темней, чем в саду, и я подумал, что вылезать из этих кустов даже не хочу. Но когда Колян стал выкатывать из углей картошку и говорить: это тебе, а это тебе, Витька толкнул меня плечом и громко спросил:
— А мне?!
Колян вытащил на полянку меня и Витьку прямо за воротники и начал смеяться. Куртка у меня была расстегнута, и я вывернулся, оставив её у Коляна в руках. Смеялся он обидно, и вблизи от него сильно пахло тем, что они тут пили. Но домой нас всё-таки не отправил! За меня и Витьку заступилась Таня.
Картошка получилась немного сгоревшей, но всё равно очень вкусной. Колян с Олегом, взяв мой фонарик, пошли искать сушняк, а мы с Таней остались у костра. И она вдруг спросила:
— Саша, что тут у вас есть интересного?
— Лошади, — ответил я. И рассказал, как мы с Витькой бегаем встречать того дядьку на бело-сером коне.
— Никогда живой лошади вблизи не видела! — серьёзно сказала Таня. — Вот бы поглядеть.
Я знал, что в соседней деревне, за полем, живёт лесник и его лошадь по ночам пасётся вокруг деревни сама. Это не слишком далеко, километра два. Мы с Витькой три раза ходили к ней вечером, но подойти так, чтоб залезть, не смогли. Хлеб она брала, но к боку подойти не давала, отпрыгивала и поворачивалась задом. Наверно, лесник потому и отпускает её пастись одну — знает, что никому она не дастся. Про неё я тоже рассказал Тане.
И когда пришли Олег и Колян, Таня сказала, что хочет в ту деревню. Посмотреть на ту лошадь. И они её послушались!
Вместе идти было ничуть не страшно, наша общая с Витькой тень смешно шевелилась слева от нас, а луна давно поднялась очень высоко и была не голубая и не жёлтая, а какая-то бело-зелёная! И сияла так, что Витька увидел на своих часах секундную стрелку.
— Витька, — сказал я, — а луна-то зелёная.
Колян услышал и заржал:
— Сам ты зелёный, шкет голопузый...
— А что, зеленоватая, — поглядев на небо, сказала Таня. А потом засмеялась: — А ты обзови его тоже! Я разрешаю! — И положила руку мне на голову.
— Очень надо, — пробормотал я, не понимая, чего мне больше хочется — провалиться сквозь землю или улететь на эту ненормальную луну...
Поле со стернёй кончилось, и начался просто луг с одинокими деревьями. Та деревня, куда мы шли, была в низинке, мы всё спускались и спускались, и под музыку было так здоровско идти!
Около дома лесника лошади мы не увидели, и Колян велел нам с Витькой посмотреть, не пасётся ли она в другом месте. Мы обошли всю деревню, но вернулись ни с чем — лошади нигде не было.
Колян и Олег сидели на телеге, а Таня стояла у хлева. Она махнула нам, и мы подбежали.
— Там кто-то есть!
Я встал рядом с Таней, приложил ухо к бревну и услышал её дыхание. И своё. А потом и то, другое, которое за стенкой. Точно, кто-то там шевелился.
Колян и Олег подошли и стали щупать двери.
— Не, изнутри заперто, не открыть, — уверенно прошептал Колян.
— Значит, так её и не увижу? — сказала Таня.
Олег пожал высокими плечами:
— Сдалась тебе эта лошадь...
А я заметил окошечко. Совсем маленькое. Стекло в нём держалось на загнутых гвоздях, и я попробовал повернуть их. Они повернулись, стекло очутилось у меня в руках, и я поставил его на землю, прислонив к стене.
— Во, — сказал я Коляну.
— Голова! — восхитился он. — А пролезешь?
— Спрашиваешь. Только дай фонарик.
— Тьфу ты, у костра его оставил...
Мне дали спички, подсадили, и я протиснулся внутрь. Тьма там была кромешная. А сердце колотилось так, что первую спичку я сломал. Но вторую зажёг и в её красноватом свете увидел, как по противоположной стенке шарахнулись двое белых козлят и замерли в углу.
Взрослой козы я не заметил. И никакой двери тоже. Кругом были одни тесные бревенчатые стены, а из щелей очень низкого потолка свисали клоки сена и паутина. Спичка потухла. И мне показалось, что я никогда уже отсюда не выберусь... Как можно быстрей зажёг ещё одну и разглядел напротив дверцу. Ух, как я обрадовался...
Толкнул её, она заскрипела — и я увидел лошадь! Она тоже посмотрела на меня и протяжно фыркнула. А слева была та дверь на улицу, про которую Колян говорил, что она заперта изнутри. Она и правда была закрыта на толстую палку. Я вытащил эту палку из железных скоб и открыл дверь.
— Ну! — подскочил Колян. — Здесь?
— Здесь, — выдохнул я.
— Ну давай, выводи! Сейчас выведет!.. — сказал он подошедшим Тане и Олегу.
Я хотел попросить, чтобы он помог мне, хотел попросить его или хотя бы Витьку. Но теперь уже было неудобно, и я пошёл к лошади один.
Она стала как будто больше, чем была в июле, и когда повернула ко мне голову, в её огромных глазах я увидел свою горящую спичку. Сначала в левом глазу, а потом в правом.
Уздечки на ней не было, уздечку я узнал бы. Было что-то непонятное из ремешков, и к одному оказалась привязана верёвка. Я на ощупь отвязал другой её конец, прикрученный к столбу, и начал гладить лошадь по высокой тёплой шее и звать на улицу. Она сильно и горячо ткнулась мне в ухо, тяжело переступила ногами, но вперёд не пошла.
Тогда я стал гладить и осторожно шлёпать её по круглому, ужасно живому боку с гладкой шерстью, но она всё равно стояла на месте.
— Чего застрял? — услышал я голос Коляна из открытой двери. И, совсем растерявшись, сделал несколько маленьких шагов и потянул за верёвку. И тут случилось неожиданное. Она прыгнула мимо меня к двери — и пропала! Только дверной проём стал на мгновение тёмным. И ещё я услыхал глухой короткий топот. И горела ладонь, обожжённая вырванной верёвкой. И всё.
Если б я мог исчезнуть — исчез бы, не раздумывая. Только бы не выходить наружу, к ним...
— Эх ты, она ж нас перекалечить могла! — Колян потряс руками, и я увидел, что он уже очень пьяный.
— Да ладно психовать, отстань от ребёнка, — сказала Таня, как-то скучно, плохо сказала. — Пора домой, мальчики, я что-то устала...
Олег громко зевал. Они шли впереди, мы с Витькой сзади. И смотрели по сторонам: вдруг увидим лошадь? Но не видели. Она была умная и к тому же знала эти места лучше нас. Спряталась где-нибудь и ест себе траву...
— Ты не бойся, я тебя не выдам, — тихо сказал Витька. — Ты зря туда полез, но я никому не скажу, что это ты.
А я и не сообразил, что лесник может начать разыскивать тех, кто к нему забрался. И правда: залезли, открыли дверь, выпустили лошадь... Но мы же её не украли. Она же утром придёт — в первый раз ей, что ли, пастись ночью одной.
Но немного я испугался. И, может, испугался бы сильнее, если б начал про всё это думать. Но тут Витька захотел посмотреть, сколько сейчас времени, и очень расстроился, потому что не нашёл часов.
— Раззява... — сказал Колян. — Сбегай, глянь у телеги! Мы вон у того стога обождём.
Я пошёл вместе с Витькой. Часы мы с ним увидали одновременно. Они лежали около хлева, на земле, белея кружком циферблата. До чего ж приятно находить то, что потерялось! Витька шёпотом закричал «ура», смахнул рукавом пыль со стекла, послушал, как идут, и мы побежали к стогу.
Но Тани, Коляна и Олега там не оказалось.
Неужели не подождали? Ведь Колян обещал! А может, залезли наверх и молчат, чтобы разыграть нас?
Мы с Витькой быстро вскарабкались на стог и поняли, что никакой это не розыгрыш. Выходит, правда, ушли, не подождали...
Мы посмотрели на дорогу и увидели всех троих: слева от Тани шёл Олег, справа — Колян. Только по росту их и можно было различить. Отошли они недалеко, и Витька вскочил и сказал, что догнать их плёвое дело, если бегом.
— Бегать ещё за ними, — ответил я. — Сами, что ли, не дойдём...
Витька плюхнулся рядом, и мы с ним сидели и смотрели, как они уходят. Хоть бы раз остановились! Хоть бы кто-то, ну кто-нибудь из них спохватился, почему нас до сих пор нет! Я вдруг почувствовал, что запросто могу заплакать. Если б не Витька, может, так бы и сделал. А они всё уходили и уходили... И ушли совсем.
Сено на стогу было холодным и жёстким. Я лёг на живот и спросил Витьку:
— Слушай, а чего ты баб-Нюшиного котёнка не взял?
— Я? Не знаю... А ты?
— Тоже не знаю. Наверно, растерялся. Дураки, что не взяли.
— Ага.
Небо на востоке заметно посветлело. Мы ещё полежали, а потом съехали вниз и пошли. Сразу за деревней начался туман, и чем дальше мы от неё отходили, тем он делался сильней. Коленки быстро промокли от росы. Я задевал пальцами пушистые макушки самых высоких травинок и смотрел по сторонам — кругом ничего уже не было видно! Шагов на тридцать ещё было, а дальше уже не было. Будто там всё-всё кончалось и земля переходила в небо. Или небо в землю. Кажется, пробеги поскорей эти тридцать шагов — и успеешь потрогать место, где они соединяются... Сплошное, мягкое, серое.
— Смотри, Витька, мы как на блюдце, — сказал я. — Где мы, тут и трава, и всё! А за краями словно нет ничего.
— А это что? — Он ткнул пальцем вбок, и я увидел огромное тёмное пятно, высоко и неподвижно висящее прямо в воздухе.
— Дерево...
Я остановился. Витька был прав, оно висело далеко за краями круга, в котором мы стояли.
— Ага! А говоришь, нет ничего.
— А вот они не дождались тумана — и ничего не увидели! — сказал я. — Вот бы заблудиться тут, а, Витька?
— Тьфу-тьфу-тьфу! — поплевал он через левое плечо. — Пошли отсюда, пока правда не заблудились.
Мы пошли, и я оглянулся, чтобы посмотреть на дерево ещё раз. Но его уже не было... Как быстро оно пропало. Нет, всё же здорово было бы заблудиться там, где оно осталось! Витька зря меня не понял. Ведь всё это ненадолго. Потому что скоро поднимется солнце, и тогда начнётся настоящее утро...

1988 г.