О любви, или Ключи от Города

Татьяна Корниенко ("Школьный Вестник" № 2 за 2017 год)

О ЛЮБВИ, ИЛИ КЛЮЧИ ОТ ГОРОДА

Я медленно поднимаю руку со стиснутой в кулаке воображаемой гранатой, затем резко разжимаю пальцы. Замечаю огромные глаза девочек и опущенные — мальчишек. Совсем недавно эти дети «стояли на ушах»... Мои последние слова: «Раздался взрыв. У ног пятнадцатилетнего Вилора Чекмака остались десятки фашистских трупов. Подоспевшие через несколько минут партизаны разгромили карателей. После боя подсчитали потери — пятьдесят фашистов и дозорный Чекмак. Партизанский отряд, выданный предателем, был спасён севастопольским школьником».
А потом звучит этот жданный, трудный вопрос: «Почему?» Собственно, ради этого я раз за разом и затеваю исторические разговоры с 10 — 15-летними. Но как же тяжело, а порой и невозможно ответить! Почему люди становятся предателями? Разве сама я чётко вижу те причины, по которым продрогший в холодном осеннем лесу мальчишка, выставленный в дозор, первым заметив фашистов, не ускользнул тихонечко в горы, а благополучный, сложившийся и, возможно, состоявшийся человек отдал в руки врага всё, что должен был бы считать своей Родиной?..
Вопрос назойливо возвращается в течение всего вечера. Выплывают из памяти образы, факты, личности. Здесь, в Севастополе, моём городе, никогда не было недостатка в Подвиге. Менее чем за сто лет две беспримерные обороны — 349 суток во время Крымской войны и 250 — Великой Отечественной... Мы, местные дети, выросли среди Подвига. В пять лет я собирала картечь и ядра на знаменитом Малаховом кургане — я жила там, рядышком — и волокла всю эту тяжесть в Оборонительную башню. На крыше башни горел Вечный огонь, а под крышей смотритель музея рассказывал, что из шестнадцати тысяч матросов, оборонявших город, в живых осталось около восьмисот... Ведь тоже могли бы уйти: полной блокады города не было... Или не могли? Тогда почему? Это 1855 год. Может, люди тогда были другие?
Но вот не так далеко ушедший 1941-й: «Родина моя! Земля русская!.. Я... дрался так, как подсказывало мне сердце. Бил гадов, пока в груди моей билось сердце. Я умираю, но знаю, что мы победим. Врагу не бывать в Севастополе! Моряки-черноморцы, деритесь крепче, уничтожайте фашистских бешеных собак. Клятву воина я сдержал. Калюжный». Эту записку нашли в противогазе паренька Алексея Калюжного. Он был пулемётчиком дзота № 11, охранявшего подступы к городу. Четыре дня фашисты не могли преодолеть этот рубеж. Когда дзот был полностью разрушен, связные увидели среди опалённых брёвен в почерневших грязных бинтах павших краснофлотцев — весь боевой расчёт.
В моём городе больше двух с половиной тысяч памятников десяткам тысяч Героев. Неужели все они были другими? Неужели знали что-то особое, владели какой-то тайной, сделавшей их бессмертными?
Но вот совсем уж рядышком — год 2014, март, шестнадцатое число. Для всех — День воссоединения Крыма и Севастополя с Россией. Для нас, участников этого события — День Возвращения на Родину. Тем, кто не пережил его, ничего объяснить невозможно — ни чувств, ни эмоций, ни колоссальной напряжённости и решимости. Это после будут незнакомые севастопольцы обниматься на улицах, словно давние друзья — точно так же было в 1945-м. А тогда я шла отдать голос за воссоединение с Родиной и вдруг увидела старуху — дряхлую совсем, немощную, лет ста, не меньше. Она висела на руках двух внуков, а может быть правнуков, которые с трудом волокли её в горочку. По щекам старухи катились слёзы. «Бабулечка, зачем же вам такие сложности? Ведь можно было дома проголосовать!» — вырвалось у меня при виде такой глупости недогадливых мужчин. «Что ты, деточка! Я на Родину своими ногами должна прийти! Столько лет ждала и дождалась. Вот дойду, и помирать можно!»
Это было утром, а вечером каждый час мы с симферопольской подругой орали по телефону, задыхаясь от счастья, перебивая друг друга: «В Крыму — 80, 90, 96 процентов „за”...» — «В Севастополе — 94, 95, 96!» И я знала, что подруга моя, муж её, сыновья уже в ополчении, уже были на блокпостах, уже надышались слезоточивым газом, что сын бросил престижную многодолларовую работу в Киеве, шикарную квартиру и рванул домой, едва поняв, что родному городу угрожает опасность... Да, он вернулся домой, хотя мог бы остаться. Снова тот же вопрос «почему»...
«Но это же вопросы войны и мира. Тут всегда особые отношения людей со своей страной» — могут возразить мне те, кто привык вникать и анализировать. И будут частично правы. Вот разговор в автобусе двух юных ополченцев перед референдумом о воссоединении Крыма с Россией:
— Ты учишься или работаешь?
— Учусь. На первом курсе в университете.
— А я в техникуме. Как думаешь, влетит нам за пропущенные занятия?
— Какая разница, влетит или не влетит. Нагоним. Лишь бы Россия нас брать не передумала. Если откажется, придётся воевать по-настоящему.
— Знаешь, я до того, как пошёл в ополчение, каждый день — пиво, водка. Наркоту однажды попробовал. А сейчас — как отрезало. Противно. Словно в навозе сидел...
Конечно, с Крымской или Великой Отечественной это не сравнить и, к счастью, парнишкам не пришлось стрелять. Но угроза войны людей меняет.
А если угрозы нет? Что заставляет профессора, автора учебников, обеспеченного человека брать с собой на прогулку мусорные пакеты? Почему, гуляя по степи, по лесопосадкам, профессор собирает бумажки, пустые бутылки, полиэтиленовые пакеты, тащит всё это в мусорные баки? И так не один раз на телекамеру — год за годом. Всегда. Почему он это делает?
Может, всё дело в любви? Может быть, одним и тем же словом мы обозначаем совершенно разные понятия и это мешает нам — людям — становиться людьми?
Поставь преграду на пути роста маленького деревца, и оно вырастет корявым, скрюченным. Мы тоже можем корявыми вырасти, только преграды у нас особенные — понятийные.
Вот вдумайтесь, мы говорим «люблю», когда чего-то хотим: «Я люблю конфеты». Каким словом можно заменить это якобы возвышенное «люблю»? «Я хочу конфеты». А «Я люблю Родину»? Улавливаете, совершенно другое это чувство. Прямо противоположное. Одно — внутрь, другое — наружу. Когда расстаются навсегда друзья, какое чувство живёт в каждом из них? Почему чаще звучит: «Как же я без тебя?» А вот «Как же ты сможешь пережить расставание, как же твоя жизнь изменится?» — это много и много реже встречается. Почему мы, говоря, что любим маму, хотим, чтобы нам с ней было хорошо, а вот о том, что она устала, поздно ложится спать, волнуется за нас, лишает себя возможности почитать хорошую книгу, лишний раз выйти на прогулку со своими друзьями — об этом как-то и не задумываемся. Так любим ли мы? Очень сложный и недетский вопрос. Но получается, что два совершенно различных понятия — хочу и даю — мы обозначили одним и тем же словом.
Сияет солнышко в небе, отдаёт себя окружающему миру и не требует ничего взамен — любит. И космический монстр — чёрная дыра — тоже любит — тянет на себя каждую крупицу вещества, пылинку, элементарную частицу. Ничего не выходит наружу из такого объекта.
Получается, что существует любовь сияющая и любовь глотающая. Вырос человек в окружении этой — второй любви, слышал с детства о том, что главное в жизни — достаток, престижная работа, квартира, машина, гараж, — ох как трудно ему будет засиять! Впрочем, его и мысль такая вряд ли посетит: не выгодно, не входит в круг понятий. Но вот беда-то в чем: жизнь такая от животной мало чём отличается. Настоящий человек — существо сияющее! Как солнышко! Как Бог, который отдаёт себя всем одинаково, если верить религиозным учениям. Только в таком состоянии можно узнать ничем не ограниченное счастье.
Не могут сиять предатели любовью. Не могут сиять равнодушные любовью. Не могут сиять любовью стяжатели.
Реальность нашего времени — поток беженцев из Украины, Сирии. Да, теперь я понимаю, почему одни здоровые мужчины (и женщины) берут оружие, чтобы встать непреодолимой стеной на пути врага, а другие собирают свои пожитки и покидают насиженное место. Хотела сказать Родину, да споткнулась. Насиженное место — для них подходит больше. Посидели на одном, насидят и следующее. И не важно, каких размеров эта родина, богатая она или бедная, щедрая или не очень, ведь дело-то не в ней, а в нас самих. Это мы сияем, мы дарим свою любовь! И доведись мне родиться и жить не в Севастополе — в любой иной точке России, Англии, Франции, Канады, — разве суть моей любви поменялась бы?
В 1829 году небольшой бриг «Меркурий», вооружённый 18-ю пушками, столкнулся в море с двумя турецкими громадными судами, несущими на бортах 184 орудия. На предложение сдаться русские моряки ответили отказом и, приготовившись к смерти, начали схватку за честь Родины. Матрос Афанасий Гусев — бунтарь, не раз наказываемый, неблагонадёжный, — увидев воду, хлещущую ниже ватерлинии, встал в дыру, закрыл телом пробоину. Время шло на секунды. Гусев погиб. Что, жить этому матросу не хотелось? Родина его баловала? Да нет же, наоборот! Однако перед лицом врага и возможностью позора России забыты были все обиды и несогласия.
Командир этого экипажа лейтенант Александр Иванович Казарский выиграл битву за корабль и, конечно же, за самого себя, честь свою и достоинство. А вот сослуживец его, бывший командир «Меркурия» Семён Михайлович Стройников не смог — накануне без единого выстрела сдал свой «Рафаил» — самый лучший, самый современный корабль Черноморского флота — противнику и за исходом неравного поединка Казарского с турками наблюдал пленным уже с борта одного из обстреливающих «Меркурий» кораблей.
В далёкие времена Родина обычно ограничивалась городской стеной. Её обходили дозором, берегли. Осадой проверялась сила духа горожан. Они могли погибнуть все — от стариков до младенцев. Или, сообразно выгоде, отдать врагу ключи от городских ворот.
Какую выгоду имел Александр Прохоренко, вызвавший в Сирии огонь на себя?
Какое понятие любви заставляло доктора Лизу — Елизавету Глинку — раз за разом возвращаться под бомбы на территорию отшатнувшихся от Украины областей или в Сирию доставлять гуманитарную помощь?
Великие примеры. Но мы, протянув руку старику на переполненной машинами улице, утешив в песочнице чужого малыша, говоря матери «Я сама (или сам) посижу с заболевшей сестрёнкой, а ты пойди поспи» — разве отличаемся чем-то особым от тех, великих? Масштабы различны — суть одна. И она — в любви.
Любви к своему народу, любви к ИСТИННО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ! Такая жизнь переливается всеми красками и оттенками, которые никогда не познать тем, для кого любовь — присвоение желаемого.
И вы, имеющие талант ЛЮБИТЬ, НИЧЕГО НЕ ТРЕБУЯ ВЗАМЕН, никогда и никому не отдадите ключи от города — прекрасного, счастливого, вставшего в вашей душе. И другого — города, в котором посчастливилось родиться и жить.